– Как дела?
– Эля, умоляю, помоги мне, надо кое-что проверить. Пожалуйста, стань на время моей партнершей…
– Я с театром завязала.
– Нет… не в театре, давай порепетируем вместе, почитаем по ролям, только я и ты… для меня это очень важно…
Она смотрела на меня, прищурив глаза:
– Что, опять твои очередные выкрутасы?
– Ну какие выкрутасы? Это ведь ты не пришла на премьеру! А я попала в зависимость от тебя…
Она усмехнулась:
– Ему ты тоже говорила, что зависишь от него? Такие вещи никому нельзя говорить, дорогая моя!
Я чувствовала, как у меня под веками собирается влага – готовые брызнуть слезы.
– Если уж мне придется изображать дурочку, то, по крайней мере, хотелось бы знать: зачем тебе это надо? – спросила она.
– Я скажу, если ты согласишься….
Она на секунду задумалась.
– Ладно, Елена и Соня!
– А текст у тебя есть?
– «Избранные пьесы» Чехова – на полке. – Она кивнула в сторону шкафа в прихожей, откуда когда-то на меня свалилась ваза.
В однотомнике я отыскала «Дядю Ваню».
– Нам придется передавать друг другу книгу – у нас же один экземпляр, – сказала я.
– Возьми себе, я знаю текст наизусть, – беззаботно махнула она рукой, а ведь это было важным признанием с ее стороны. Когда-то она очень хотела сыграть эту роль, так хотела, что выучила текст на память.
– Какой роли?
– Елены.
Так значит, она хотела быть Еленой, красивой, обожаемой мужчинами. Я даже обрадовалась, что она выбрала Елену, а не Соню – Соня была мне намного ближе. И теперь она должна стать мне судьей. От нее зависело, останусь я в профессии или уйду из театра. «О Соня, дорогая Соня, – подумала я, – она не должна меня подвести…»
– Начни со слов «Я некрасива», – сказала Эльжбета.
– «Я некрасива»[9], – прочитала я.
Эльжбета загадочно усмехнулась, и это была усмешка не по роли – не Елена усмехнулась Соне, которую искренне любила, это первая жена усмехнулась второй, что было свидетельством более сложного чувства, нежели любовь или ненависть.
– У тебя прекрасные волосы, – прозвучало в ответ.
– Нет! Нет! Когда женщина некрасива, то ей говорят: «У вас прекрасные глаза, у вас прекрасные волосы…» Я его люблю уже шесть лет… – и в эту секунду я вдруг осознала, что знаю Зигмунда намного дольше, – люблю больше, чем свою мать; я каждую минуту слышу его, чувствую пожатие его руки; и я смотрю на дверь, жду, мне все кажется, что он сейчас войдет. И вот, ты видишь, я все прихожу к тебе, чтобы поговорить о нем. Теперь он бывает здесь каждый день, но не смотрит на меня, не видит… Это такое страдание! У меня нет никакой надежды, нет, нет! О, боже, пошли мне силы…
И вдруг я почувствовала, как силы возвращаются ко мне, как все встает на свои места. Я читала текст пьесы, в которой выбрала себе роль Сони, и эта роль во мне начинала оформляться, я ощущала, как она растет, как распирает меня изнутри, ища выхода. Ко мне возвращались радость жизни и вера в собственные силы, но бдительности я не теряла, помня о том, что со мной приключилось за последнее время. Ведь это могло остаться на уровне ощущений…
– А он? – спросила Эльжбета. Нет, это уже спросила Елена.
СОНЯ:
– Он меня не замечает.
ЕЛЕНА:
– Странный он человек… Знаешь что? Позволь, я поговорю с ним… Я осторожно, намеками… Право, до каких же пор быть в неизвестности… Позволь!
Я, Соня, согласно кивнула головой.
ЕЛЕНА:
– И прекрасно. Любит или не любит – это не трудно узнать. Ты не смущайся, голубка, не беспокойся – я допрошу его осторожно, он и не заметит. Нам только узнать: да или нет?
Заслушавшись, я смотрела на нее: она была старовата для роли Елены, лицо без макияжа сильно портили огромные темные круги под глазами, и все-таки она была Еленой… Ее игра так завораживала, что я даже забыла, что это всего лишь пьеса.
Эльжбета умолкла, и ее молчание вернуло меня к действительности.
СОНЯ:
– Ты мне скажешь всю правду?
ЕЛЕНА:
– Да, конечно. Мне кажется, что правда, какая бы она ни была, все-таки не так страшна, как неизвестность. Положись на меня, голубка.
«Не могу, – в мыслях ответила я, – именно на тебя я и не могу положиться», – но поспешила вслух прочитать:
СОНЯ:
– Да, да… Я скажу, что ты хочешь видеть его чертежи… Нет, неизвестность лучше… Все-таки надежда…
Я произносила текст, одновременно ведя мысленный диалог с Эльжбетой: как же мне тебе верить, если ты выбрала именно этот отрывок из пьесы – двусмысленный, касающийся мужчины? Только в пьесе мужчина любит тебя, а в жизни – меня…
ЕЛЕНА:
– Что ты?
СОНЯ:
– Ничего.
И здесь Соня выходит, но, поскольку это было только чтение, я просто отложила текст, посчитав, что на этом мы закончили.
ЕЛЕНА:
– Нет ничего хуже, когда знаешь чужую тайну и не можешь помочь. Он не влюблен в нее – это ясно, но отчего бы ему не жениться на ней? Она не красива, но для деревенского доктора, в его годы, это была бы прекрасная жена. Умница, такая добрая, чистая…
– Прекрати! – воскликнула я. – Ты ведь так обо мне не думаешь! Не считаешь, что я добрая, что чистая…
Она перевела на меня полубезумный взгляд:
– Этого ведь нет в тексте?!
– Нет, – буркнула я, сбитая с толку. – Сони вообще уже нет в комнате, она вышла…
– Тогда зачем ты мне помешала?
И она вскинула голову, продолжив свой монолог.
ЕЛЕНА:
– Меня замучит совесть… Вот он бывает здесь каждый день, я угадываю, зачем он здесь, и уже чувствую себя виноватою, готова пасть перед Соней на колени, извиняться, плакать…
Эльжбета молчала. Мы смотрели друг на друга, и в этот момент у нас обоих навернулись слезы на глаза.
– Это я тебе должна была сказать… – прошептала я.
Но она не захотела говорить на эту тему.
С минуту в комнате царила тишина, потом Эльжбета спросила своим нормальным голосом:
– Ну и как? Наше чтение по ролям тебе хоть немного помогло?
– Мне досталась слишком маленькая роль, – ответила я.
Никаких объяснений она не потребовала, хотя я ей обещала все разъяснить. Такая уж она была, слишком тактичная. Я-то хотела, чтобы она начала допытываться, тогда мне легче было бы ей открыться. Мы обе искали дорогу друг к другу на ощупь. Одно бесспорно, все же потихоньку продвигались вперед.
Мой ответ был правдивым, я еще ничего о себе не знала, даже того, виден ли конец моему кризису. Крошечный проблеск, возникший во этой репетиции, определенно обнадеживал. Во всяком случае, если я вернусь к своей прежней форме, то никогда не забуду урока, преподанного мне в театре: никому нельзя доверять безоглядно, даже самой себе не всегда можно верить. Внимательнее я взглянула и на наш с Зигмундом супружеский союз. Эльжбета не настраивала меня против Зигмунда. Да, иногда она говорила очень горькие вещи, но говорила не в адрес Зигмунда, а по поводу мужчин вообще.
