Я косилась на телефон, лежащий рядом. Он упорно молчал.
Похоже, Максим решил, что если приходится выбирать между двумя бабами, лучше послать обеих. Духи? Так, прощальный подарок. Ну а секс – финальная точка.
Ну что ж…
К моему неприятному удивлению, Герман лег спать рано. И когда я пришла, почти через час, молча потянул меня к себе. Я зажмурилась, сжала зубы. И поняла, что не смогу. Даже если это последний раз. Теперь уже не смогу.
- Герман, я… не могу.
- У тебя что, теперь по два раза в месяц? – удивился он. – Только что ведь было. Да и когда это мешало?
Я молчала.
- Знаешь, если не хочешь, можно было так и сказать. Мы же договаривались. Зачем врать-то?
- Не хочу. Прости.
- Да было бы за что, - сказал он с неожиданной злостью и отвернулся.
Да, Герман, ты прав. Не за что. То, что было между нами в последнее время, - это действительно ничто. По сравнению с тем, что было раньше. Эти три месяца убили остатки чувств. И это была моя вина – потому что я дрогнула и согласилась попробовать еще раз. Потому что мне было плохо. Потому что тот, о ком я мечтала, решил жениться на другой.
А теперь он на ней не женится. Но и я ему, похоже, тоже не нужна.
31 декабря
В детстве последний день года был самым-самым длинным, бесконечным. Я уже с утра ждала вечера, а он все не наступал и не наступал, как будто стрелки часов прилипли к циферблату. И сейчас было то же самое. Только раньше я ждала праздника, новогоднего волшебства, а сейчас – чтобы поскорее все закончилось. Чтобы наступило первое января и я поставила крест на прежней жизни.
На душе было тяжело. Одно дело вспышка ярости, когда думаешь: сволочь, ненавижу, не хочу тебя больше видеть никогда. И совсем другое – хладнокровно и обдуманно сказать: извини, но мы больше не вместе. Мне было безумно жаль всего хорошего, что было между нами, но я понимала, что жить с Германом больше не смогу. Ни при каком раскладе.
Утром мы поехали к маме поздравить с наступающим. За рулем была я, и Герман всю дорогу молчал, глядя в окно. Нет, это не было то железобетонное, каменное молчание, которое означало надвигающуюся ссору. Он просто молчал, как будто думал о чем-то. Мы посидели немного и отправились обратно. В багажнике лежали две большие ветки, срезанные с елки во дворе.
Дома Герман поставил их вазу, повесил игрушки, набросил мишуру. Принес из кухни миску с мандаринами. Томительно запахло Новым годом. Первые два раза мы отмечали праздник дома, вдвоем. Сидели рядом с такими же ветками, чистили мандарины, отщипывали друг другу по дольке… У меня защипало в носу.
Закончив с елкой, Герман пошел на кухню готовить свой фирменный салат с кальмарами – как мы говорили, с кошмарами. Вечером мы – вместе с салатом - собирались в гости к Ирке и Пашке Антоновым. В универе я училась с Иркой, а Герман с Пашкой. У них мы когда-то и встретились на вечеринке. По правде, я уставала от шумных компаний, но сейчас что угодно было лучше, чем ночь наедине.
Он возился на кухне, а я сидела в кресле в полной прострации. И даже думать уже не могла, в голове крутились какие-то обрывки.
- Пока не забыл, - Герман показался в дверях с упаковкой Зиртека. – Ты с какой сумкой пойдешь? Я к тебе положу.
У Антоновых было два кота, и Герману, чтобы не чихать и не сморкаться весь вечер, приходилось брать с собой таблетки от аллергии.
- С черной. Под зеркалом.
Он вышел в прихожую, и меня как подкинуло. Подарок Максима так и остался лежать в сумке.
Твою мать!!!
Но было поздно.
- А это что?
Герман вернулся с белой коробочкой в руках. Для одного из своих глянцев он, в числе прочего, писал обзоры элитной парфюмерии и прекрасно знал, что сколько стоит. Еще можно сказать, что купила себе к празднику. В конце концов, я хорошо зарабатываю и могу себе позволить… Но язык словно примерз к зубам.
- Что, подарочек от?.. – от кого именно, замазала и запикала бы любая цензура.
Дальше понеслось такое, что всем известное слово из пяти букв, обозначающее женщину с низкой социальной ответственностью, показалось бы в сравнении нежным и ласковым. Я застыла с открытым ртом. Смутно пробежала мысль, что, по большому счету, все его слова не так уж далеки от истины. И от этого стало еще противнее.
Но раз так – чего ждать? И ради чего стараться обойти острые углы – если он обо мне такого мнения?
- Да, представь себе! – я вскочила с кресла и встала перед ним. – Подарок от любовника.
Герман сгреб меня за футболку, так, что она жалобно затрещала, и прижал к стене.
- Ну и с кем ты спишь, сука?
Наверно, еще можно было остановиться, но он смотрел на меня с такой ненавистью, что я не смогла. Сказала - с вызовом, с кошачьим прищуром.
Пощечина была настолько сильной, что я не удержалась на ногах и съехала на пол, приложившись об стену затылком. Из глаз посыпались искры. Губа вспыхнула огнем, из носа на футболку крупно закапало.
Полетела с табуретки елка, за ней ваза с ветками. Брызнули мелкими осколками игрушки. Заскакали по полу мандарины, грохнулись горшки с цветами, рассыпались книги с полки. Опрокинутый стул, жалобно задрав ножки, уехал в угол, где подбил торшер. Герман выбежал на кухню, и там загремело, зазвенело. Финальным аккордом стало стекло в кухонной двери, которое он выбил кулаком. Кровь струйкой побежала по его запястью, меня замутило.
- Герман! – я вскочила, бросилась к нему, но он, усмехнувшись, вытер руку об мою футболку и оттолкнул меня.
Взяв ноутбук, Герман вышел в прихожую, оделся, потом вернулся и швырнул к моим ногам ключи от квартиры. Хлопнула дверь. Стихли шаги на лестнице.
Я дотронулась до лица и зашипела от боли. Закружилась голова, и чтобы не упасть, пришлось снова сползти по стенке на пол. Я села, оглядела разгром и захохотала. Смех отозвался новой болезненной вспышкой.
Закрыв глаза, я впала в какое-то оцепенение. Сколько прошло времени? Может, полчаса, а может, и час. Оказалось, что за окном уже стемнело. Непонятные настырные звуки царапались в уши. Наконец до меня дошло, что где-то надрывается чудом уцелевший в катастрофе телефон.
= 29.
С трудом я сообразила, что звук идет из-под кресла. Но когда выудила телефон оттуда, он уже молчал. На разблокированном экране висел значок пропущенного вызова.
Максим Фокин.
Я не знала, то ли смеяться, то ли плакать. Перекладывала телефон из руки в руку, как летом на бульваре, когда ждала, когда уйдет Герман.
В конце концов, что я теряю-то? Теперь?
Он ответил сразу. Неуверенно, как будто сомневался, что это действительно я:
- Нина?
- Я… не успела. Ответить.
- Я просто хотел… - после паузы начал Максим, но запнулся. – Нин, что-то случилось? У тебя такой голос…
- Ты можешь приехать? – перебила я. – Прямо сейчас?
- К тебе? Да, конечно. Скоро буду.
Он отключился, а я посмотрела по сторонам. Уборкой можно было заниматься до следующего года, но у меня не было ни сил, ни желания. Гори оно все огнем. Сняв порванную, заляпанную футболку, я выбросила ее в мусорное ведро и кое-как натянула чистую. Пошла в ванную, смыла кровь с подбородка и из-под носа, посмотрела на себя в зеркало. Красота! Распухший красный нос и губа-вареник. Снегурочка!
Если уж искать хоть какой-то плюс в ситуации, он все-таки был. После такого все мосты сожжены, обратной дороги нет. Ее и так, конечно, уже не было, но я боялась, что при мирном раскладе Герман мог попытаться.
«Скоро буду» - это когда? Я знала, что Максим снимал квартиру где-то у Новочеркасской. Хотя, если ушел от Зои, наверняка нашел что-то другое. Или был на работе?
Домофон запищал минут через двадцать. Я открыла, прислонилась к стене в прихожей. Если уж и сейчас между нами останутся какие-то непонятки…
Додумать мысль времени не хватило. Максим не стал ждать лифт, быстро поднялся пешком. Вошел, посмотрел на меня. Потом увидел дверь на кухню с выбитым стеклом, в потеках крови…
