– Мам!
– Столбом не стой – иди лучше свою грязную одежду собери и в машинку кинь.
– Там Бон-Бон спит.
– Ничего, подвинешь!
Пашка с сомнением покосился на мать, но послушно отправился выполнять её поручение. А она, включив музыку погромче, принялась подпевать Элису Куперу как могла. С английским у неё всегда было не очень:
– Пойзан! Ё пойзан ранинг сру май вэйнз…
Со слухом, да и с голосом у Алевтины Анатольевны всё было в порядке, но теперь Пашка понял, в кого он такой невосприимчивый к языкам.
– Мам, может, не надо петь, а?
– Пойзан!!!
– Понял.
Грязного белья собралось удивительно много, и Пашка, почти ничего не видя из-за горы тряпья, направился к ванной. Бонифаций, покинувший свою крепость совсем ненадолго, чтобы перекусить, с ужасом обнаружил, что на его сокровище собираются покуситься. Бросив недоеденный паштет – элитный итальянский, между прочим! – кот помчался наперерез захватчику. Пашка, ничего не подозревая и не слыша из-за орущей из динамиков колонок музыки, сделал шаг вперёд и, конечно же, наступил на полосатого защитника. Кот истошно заорал, парень испугался, что что-нибудь ему повредил, отступил назад, зацепился за кошачью игрушку и плюхнулся на пятую точку. Одежда разлетелась по всему коридору, жёлтая футболка накрыла Бонифация, тот вместе с ней подпрыгнул, но сбросить её с себя не удалось. Тогда кот побежал по комнатам в надежде, что противная тряпка сама отвалится. Куда там! Она словно приклеилась к нему. И так бы и носиться Бон-Бону без остановки, если бы Алевтина Анатольевна не сняла с него несчастную футболку ручкой швабры.
Пашка стоял в дверном проёме, согнувшись пополам от смеха. Бонифаций обиженно протрусил мимо, на секунду задержавшись около волосатой ноги хозяина, задрал голову и издал такой укоризненный «мяу», что проняло бы даже самого бесчувственного. Парень же обнял себя руками и сполз на пол в беззвучном хохоте.
Кот повыше задрал хвост и с достоинством, присущим только его племени, отправился в ванную. А там, сидя на обожаемом, нет, бесценном коврике, попытался лапой закрыть за собой дверь, подцепив её снизу.
Отсмеявшись, Пашка разогнулся, поднялся и столкнулся взглядом с материнским.
– Что смотришь? Иди стирай!
– Ну, мам!
– Розенрот[1], о, розенрот! – немецкий Алевтина Анатольевна знала ещё хуже, чем английский.
[1] Rosenrot – песня немецкой группы Rammstein.
Глава 49
Рано утром в понедельник Алевтина Анатольевна убежала на работу, не забыв перед этим проверить, включён ли у сынулечки будильник. На Алину сегодня не было надежды, потому что у той была назначена встреча у стоматолога. Ночью у бедняжки разболелся зуб, и пришлось поднять все свои связи, чтобы отыскать хорошего врача. Как всегда – стоматологов много, а найти свободного и с приличной репутацией и отзывами – это ещё постараться нужно.
– Мяу! – Бонифаций потёрся о ноги хозяйки, выпрашивая, так сказать, десерт.
– Я тебя уже кормила! – напомнила женщина.
– Мяу! – кот смотрел на неё такими честными и голодными глазами, что ему было впору Оскара давать.
– Кормила, говорю…
Закрывая за собой дверь, Алевтина Анатольевна мысленно отчитывала себя за мягкотелость, а Бон-Бон, слизывая последний кусочек паштета с миски, довольно урчал. Не забывая поглядывать на дверь ванной. Мало ли.
В семь пятнадцать Пашке показалось, что где-то играет музыка. Решив, что это всё ещё сон, он перевернулся на другой бок и натянул на голову одеяло. В восемь пятьдесят его телефон разрывался от звонков.
Сев на постели, взъерошенный парень тряхнул головой и попытался сфокусировать свой взгляд хоть на чём-нибудь. И первым на глаза попался чуть ли не подпрыгивающий от нетерпения смартфон. Увидев время на экране, Пашка обомлел.
– Твою ж!..
Одеяло полетело на пол, а следом и трусы, служившие парню пижамой.
– Алло? – он поднял трубку, забегая в ванную. Возмущения кота он игнорировал.
– Паш, ты где? – Алинин голос звучал крайне взволнованно.
– Дома, блин! Я проспал!
– Бери такси и приезжай скорее! Я скажу, что у тебя живот болит.
– Алинка… – несмотря на суматоху замер парень, а на его лице начала медленно появляться улыбка. – Ты ж не любишь врать!
– Терпеть ненавижу! – фыркнула девушка. – Но ещё больше я не люблю, когда у тебя проблемы. Давай быстрей! Я займу тебе место.
– Спасибо! Алинка, я тебя люблю!
Он и не ждал, что она что-нибудь ответит, и очень удивился, когда она тихонько-тихонько произнесла:
– И я тебя.
Душ занял рекордные две минуты, отросшая щетина так и осталась нетронутой, а одежда – мятой, зато настроение поднялось выше крыши, нет, выше облаков, нет, выше стратосферы. Что там дальше идёт?
Такси домчало быстро, и Пашка даже не стал просить, чтобы остановили чуть поодаль от универа. Всё равно уже все были внутри. Впрочем, сегодня было полно машин с номерами по бокам – видимо, понедельник весело начался у многих.
Пашка влетел в холл вместе с такими же сонями и едва не врезался в идущего вразвалочку Алексея.
– Опаздываешь, – поцокал языком он. Вид у него был до омерзения довольный. – Нехорошо.
В голове у Пашки пронеслись сотни ругательств – благо капитальный ремонт соседнего дома длился почти год, и за это время парень успел наслушаться столько интересных интерпретаций, – но вслух он сказал лишь:
– Не твоё дело.
– А ты зря так выёживаешься, – улыбнулся Алексей. – Со мной лучше дружить.
– По-шёл-ты! – сквозь зубы выдавил из себя Пашка. Кулаки чесались так, что пора бы и мазь антигистаминную доставать.
– Ой, зря! – хмыкнул длинноволосый парень.
– Ты лучше помаду с шеи сотри, а потом советы раздавай!
Не прощаясь, Пашка развернулся и широкими прыжками – благо ноги длинные, – добрался до аудитории. Будь он в школе, непременно бы постучался, но здесь другие правила, поэтому он осторожно приоткрыл дверь и осторожно просунул голову внутрь. Препод увлечённо писал что-то на доске, и парень, воспользовавшись внезапной удачей, прошмыгнул на своё место, по дороге кивая сокурсникам.
– Уже отмечали? – шёпотом спросил он, плюхнувшись около своей девушки.
– Нет, – улыбнулась она.
– Как твой зуб?
– Всё хорошо. Это зуб мудрости растёт, а я думала, что коренной болит.
– Я рад, что всё хорошо.
Пашка взял Алинину ладонь и поднёс к губам. По аудитории лавиной пронеслись вздохи и перешёптывания.
Глава 50
Рабочий день подходил к концу, и Алевтина пританцовывала в такт модной песенке, льющейся из громадного на полстены телевизора. Зачем такой нужен на кухне, женщина так и не поняла, но Кирилл заупрямился и заявил: или такой или вообще никакой. Давно привыкнув к фоновым звукам во время уборки или готовки, домработница, она же богиня сырников, согласилась. В любом случае какая ей разница, хочет ли начальник отдать уйму денег за дорогущую цацку! Хочет? Пусть платит.
Домывая последнюю тарелку, Алевтина вдруг почувствовала тяжесть на голове. Это Кирилл положил свой подбородок ей на макушку, для этого ему пришлось согнуться в три погибели. Обнимать он женщину не стал, потому что уже был однажды предупреждён: если он посмеет ещё раз лапищи свои распустить, то их ему отрубят, холодец из них сварят и ему же подадут. Парень тогда посмеялся, но больше не рисковал.
– Баб Аль, сырников хочу…
Так начальник называл её только, когда «включал ребёнка».
– Опять? – Алевтина поставила в сушилку последнюю тарелку и выключила воду.
– Ну, Баб Аль…
– Двадцать шесть лет, два метром роста, а ведёт себя хуже дитяти! – вздохнула женщина и вытерла руки махровым полотенцем. – А ну, отлипни, пока сковородкой тебя не огрела! Будут тебе сырники.
– Баба Аля, я тебя обожаю!
Кирилл с ликованием умчался в свою комнату, а Алевтина, больше не скрывая улыбку, подошла к холодильнику и достала четыре пачки творога – знала, что пригодятся. Как же она была рада, что тогда поддалась на Веркины уговоры и согласилась на эту работу. Вот только…
