его лице отражается шок.
Я тихо говорю:
— Возможно, ты захочешь подтвердить личность отца ребенка в следующий раз, когда решишь поиграть в сваху, гангстер. Увидимся.
Я поворачиваюсь и убегаю так быстро, как только могу, говоря себе, приближаясь к тому месту, где меня ждет Ставрос, что слезы в моих глазах и боль в груди имеют прямое отношение к ошеломляющему облегчению и совсем не имеют отношения к мужчине, которого я оставляю позади себя.
По дороге к терминалу для частных самолетов в аэропорту Ставрос молчит, но держит меня за руку. Я позволила ему. Думаю, это потому, что как только гнев улетучился, я оцепенела.
Оцепенение лучше, чем злость. Оцепенение не требует ответов. Оцепенение — это долгожданное облегчение от слишком большого количества сильных эмоций.
Оцепенение — мой новый лучший друг.
Как только мы оказываемся в его самолете и за нами опускается трап, Ставрос поворачивается и заключает меня в сокрушительные медвежьи объятия. Он шепчет ласковое имя, которое раньше приводило меня в бешенство: мамочка. Затем он опускается на колени и зарывается лицом между моих бедер.
Это не связано с сексом. Он просто прячется.
Глядя сверху-вниз на его темноволосую голову, я тихо спрашиваю:
— Что ты ему пообещал?
— Ничего.
Ставрос не поднимает глаз, когда говорит. Вот откуда я знаю, что он лжет.
Я запускаю руку в его волосы и тяну. Наконец, он поднимает на меня взгляд, прикусывая губу. Его руки крепче обхватывают мои бедра сзади. На вид ему около десяти лет.
— Что бы это ни было, Кейдж узнает. А как только это произойдет, он убьет тебя.
— Мне все равно. Я спас тебя. Это все, что имеет для меня значение. Что ты в безопасности.
Моя улыбка, должно быть, выглядит очень грустной, потому что брови Ставроса сходятся на переносице.
Я бормочу:
— Милый мальчик. С чего ты взял, что меня нужно было спасать?
Ставрос сердито говорит:
— Он забрал тебя. Забрал.
— Я знаю, что он сделал.
Гнев исчезает. Глядя на меня полным мольбы взглядом, Ставрос сглатывает, его адамово яблоко подпрыгивает.
— Я подумал, что если я… если ты… что, может быть, мы…
Я вздыхаю, поглаживая его по волосам.
— О, Стави.
Это все, что я должна сказать, прежде чем он снова спрячет лицо у меня между ног.
— Давай, — говорю я, проводя рукой по его волосам. — Вставай. Нам нужно поговорить.
Его голос становится раздраженным.
— Я не хочу разговаривать. Знаю, что ты собираешься сказать.
— Стави…
— Нет!
Раньше я терпеть не могла, когда он становился таким, упрямым, как ребенок, которому отказывают в любимой игрушке. Я также ненавижу единственное, что может сдвинуть его с места.
— Если ты будешь хорошо себя вести, я позволю тебе это сделать.
Он замирает. Его голос звучит тихо.
— Ты позволишь?
— Да. Вставай.
Одним быстрым движением он выпрямляется и встает, глядя на меня сверху-вниз с сердечками в глазах.
Нет, не со своим сердцем. Орган, которым он смотрит на меня, находится чуть южнее.
Я указываю на ближайшее кресло.
— Сядь.
Ставрос повинуется без колебаний. Я сажусь напротив него в еще одно из кремовых кожаных капитанских кресел. Двигатели реактивного самолета с ревом оживают.
— Пристегнись.
Он пристегивает ремень безопасности у себя на коленях, затем сидит, уставившись на меня, и ерзает.
— Скажи мне, что ты ему обещал.
— Я не могу.
— Когда Кейдж узнает, я буду единственной, кто, возможно, сможет тебе помочь.
— Он ничего не узнает.
Ставрос с тоской смотрит на мои туфли. Мне приходится заставлять себя не вздыхать.
— Стави, посмотри на меня.
Ему требуется мгновение, чтобы оторвать взгляд от моих ног. Я стараюсь, чтобы мое лицо было столь же суровым, как и мой тон.
— Расскажи мне.
Обезумев, он облизывает губы.
— Я… я… — И замолкает, затем это вырывается как взрыв. — Я пообещал ему, что буду носить прослушку в любое время, когда буду с Казимиром, и что он может прослушивать мой телефон и просматривать электронную почту, чтобы отслеживать наши переписки.
Я в таком ужасе, что целую минуту не могу вымолвить ни слова. Тем временем Ставрос начинает пресмыкаться:
— Прости, прости, я знаю, мне не следовало этого делать, но я так волновался за тебя, а он сказал, что не отпустит тебя, пока мы не заключим сделку, так что я должен был, я должен был!
Я поднимаю руку, чтобы остановить поток его сознания. Ставрос замолкает, тяжело дыша и сжимая подлокотники своего кресла так, что побелели костяшки пальцев.
Прослушка. Сделка. Эти две детали торчат у меня в голове как неоновые мигалки. Они звучат официально. Как термины, которые использовал бы прокурор. Или в полиции.
Затем мне приходит в голову кое-что еще. С трепетом я смотрю на перед белой рубашки Ставроса, застегнутой на все пуговицы.
Он качает головой.
Испытывая облегчение от того, что меня не записывают, я откидываюсь на спинку кресла и тяжело выдыхаю. Я раздумываю, не сказать ли Ставросу, что Деклан собирался отпустить меня без его помощи, но решаю не делать этого. Чем меньше о нем будет сказано, тем лучше.
Кроме того, Ставрос уже снова отвлекся на мои ноги.
Я снимаю туфлю, встаю и протягиваю ее ему. Затем я запираюсь в туалете, чтобы не слышать сопения и стоны, когда Ставрос дергается, пытаясь найти освобождение, уткнувшись носом в мою обувь.
Я не тороплюсь, мою руки и брызгаю водой на лицо. Когда я выхожу из туалета десять минут спустя, Ставрос прижимается к одному из окон, уставившись широко раскрытыми глазами с побелевшим от страха лицом на что-то на асфальте внизу.
— Что случилось?
— Это он, — говорит Ставрос сдавленным голосом.
— Ирландец! — вскрикиваю я.
Сердце подскакивает к горлу. Я подбегаю к ближайшему окну и выглядываю наружу. И действительно, на взлетно-посадочной полосе в передней части самолета стоит Деклан. Через плечо у него перекинута базука.
Ставрос кричит:
— Он собирается убить нас!
— Нет, это не так. Ему просто нравится появляться с помпой. Иди скажи пилоту, чтобы заглушил двигатели.
Когда задыхающийся Ставрос пробирается по проходу к кабине пилотов, звонит сотовый телефон, который дал мне Деклан. Я отворачиваюсь от окна и достаю его из заднего кармана джинсов. Хотя у меня, возможно, прямо сейчас случится сердечный приступ, я напускаю на себя скучающий вид, когда отвечаю:
— «Пицца Джино», могу я принять ваш заказ?
На том конце провода доносится рычание как у разъяренного медведя гризли.
— Да, я отдам тебе чертов приказ. Уноси задницу с этого самолета, пока я не разнес эту игрушку твоего
