сильнее сжала бедра, когда мне вдруг нестерпимо захотелось пописать. — Пожалуйста, отпусти меня. Я буду…
— Тише, Голубка. Здесь ты в надежных руках.
До моих ушей донеслось шуршание, и от страха я резко открыла глаза, хотя разум желал отключиться и исчезнуть.
Томас держал в руках планшет и перебирал что-то похожее на листки бумаги.
— Вернемся к текущему вопросу. Игра называется «правда или ложь». — Он вытащил карандаш из верхней части планшета. — Все довольно просто. Давай начнем.
— Начнем? — невнятно выкрикнула я. — Я никогда ничего не делала. Я даже не знала, что ты такое… чудовище.
Карандаш издал царапающий звук.
— На первый вопрос ты ответила. Следующий.
Я сжала кулаки и почувствовала, как начали потеть ладони.
— Развяжи меня, пожалуйста.
— Нет, пока мы не закончим.
— Закончим? — Я пыталась не завизжать, но ничего не вышло.
Томас равнодушно оглядел меня с ног до головы, затем снова уткнулся взглядом в планшет.
— Не надо так драматизировать. С тобой все в порядке. Я попросил Мерри принести тебе воды и фруктов, чтобы ты оправилась после пробежки по лесу.
Фрукты?
— Что, черт возьми, происходит?
Он вздохнул и положил планшет на колено.
— Я терпеливый человек, Голубка. Но терпение не безгранично, особенно после последних двадцати четырех часов. — Он наклонился вперед, его голос стал мягким, но пропитанным предупреждением: — Начинай задавать вопросы, которые теснятся в твоей прекрасной головке от страха, или все может стать для тебя еще сложнее.
Он поглядел на стену, заставленную сверкающими инструментами, и я судорожно сглотнула.
— Хорошо.
В любом случае, я мало что еще могла сделать.
Он ждал.
Дерьмо.
— Мне сказали, что ты… — Я шмыгнула носом, облизывая пересохшие губы, когда он приподнял бровь в ожидании. — Что ты убивал людей.
Карандаш снова царапнул по бумаге.
— Предполагаю, раньше ты об этом не знала?
— Да.
— Верно. — Еще одна царапина. Вероятно, он вычеркивал что-то из списка.
От того, как Томас открыто признался в убийствах, у меня похолодело внутри.
Я должна выбраться отсюда.
— Мне нужно в туалет, — заскулила я, сжимая бедра для пущей убедительности. — Очень.
Он раздраженно сморщил нос.
— Честно говоря, ты выбрала время хуже некуда.
Посмотрев на меня с минуту, которая, казалось, уничтожила остатки мужества, он встал и расстегнул путы.
Сев, я попыталась потереть запястье, где колючий материал вызвал раздражение, но сразу же почувствовала прикосновение его руки. Прикосновение нежное, но твердое. Ноги у меня задрожали сильнее, чем от остатков наркотика. Только благодаря поддержке Томаса я не свалилась на пол, и почему-то была ему за это благодарна.
На лестнице послышались шаги. Появился мужчина с подносом. Я собралась закричать, но поняла, что зря потрачу силы — мужчина, скорее всего, работал на Томаса.
У меня закружилась голова, во рту пересохло еще больше, когда увидела на подносе воду и аккуратно нарезанные кусочки фруктов. Это сможет поддержать силы, в которых так нуждалась.
Мужчина ушел, и Томас подвел меня к небольшому верстаку (прим. пер.: верста́к (от нем. Werkstatt — мастерская) — рабочий стол для обработки вручную изделий из металла, дерева и других материалов. Верстаки часто оборудованы различными приспособлениями (например, упорами, тисками) и ящиками для хранения инструмента и материалов.). Я пыталась не обращать внимания на выцветшие пятна и вмятины, украшавшие его некогда белую поверхность, пока пила воду из маленького пластикового стаканчика.
— Полегче, а то затошнит.
Осмотрев помещение в поисках окон, я не обнаружила ни одного и попыталась вырваться из его хватки.
Томас фыркнул и потащил меня в небольшой коридор, который вел в крошечную ванную. Там был открытый душ, старый унитаз и самая малюсенькая раковина. Окон тоже не было, заметила я, когда Томас отпустил меня и с тихим щелчком закрыл дверь.
Я попробовала шкафчик под раковиной. Заперто, конечно.
Желание пописать пересилило отчаяние, и я воспользовалась туалетом, радуясь, что там хотя бы была туалетная бумага. Как гуманно с его стороны.
После этого вымыла руки с мылом, ополаскивая их, пока глазами искала что-нибудь, что могло бы помочь мне подняться по лестнице. Не было ничего, кроме туалетной щетки, туалетной бумаги, геля для душа, мыла и розетки.
Я снова посмотрела на щетку, и тут раздался стук в дверь.
— Тебе уже лучше? — спросил Томас, открывая дверь полминуты спустя.
Я не стала ждать. Резко прыгнула на него, выбив из равновесия, но Томас схватил меня и повалил на пол.
Который определенно был бетонным.
Я поморщилась, ударившись локтем, когда прижимала пластиковую щетку к шее Томаса, чтобы перекрыть подачу воздуха.
Он перевернул меня в мгновение ока, щетка со глухим стуком откатилась от нас, а глаза Томаса сверкали, пока он смеялся.
Он, черт возьми, рассмеялся.
Потрясенная этим хриплым музыкальным звуком, я только и делала, что лежала и моргала, глядя на него, пока локоть пульсировал от боли.
— Находчивая Голубка. — Он перестал смеяться и разозлился. — Но, к сожалению, это будет тебе дорого стоить.
Все еще слишком ошеломленная, я даже не сопротивлялась (из-за чего презирала себя), когда Томас поднял меня и посадил обратно в кресло.
Его прикосновение было нежным, но я чувствовала вибрацию мышц, от которых веяло предупреждением — предупреждением, которое говорило, что он не потерпит еще одной попытки вырваться на свободу, когда снова снимет с меня путы.
— Мы попробуем еще раз завтра. — Свет погас, когда Томас поднимался по лестнице. — До встречи, Голубка.
Оставшись одна в темноте, я была вынуждена примириться с тем, что при включенном свете игнорировала: очевидные факты, что усмехались мне в лицо.
Мыслями я вернулась к Майлзу, вернее, к Майло.
Интересно, какая у него настоящая фамилия?
Я была полностью измотана, но все же почувствовала укол сожаления, когда вспомнила о нашей последней встрече, и как все ужасно закончилось. Возможно, момент, когда он пытался надеть на меня наручники, — это последний раз, когда мы виделись.
Я ненавидела его, но какая-то часть меня до сих пор не переставала скучать. И именно в темнице моего похитителя или где там я сейчас, я позволила себе поплакать.
Майло был хорошим человеком с благими намерениями. Но, к сожалению, и хорошие люди умели разбивать сердца и разрушать жизни. Будет ли у меня шанс когда-нибудь увидеть его снова? Сказать, что мне жаль, и что, возможно, однажды я смогу простить его?
А потом я вспомнила, что он женат. Идея о примирении и так была довольно причудливой, а теперь превратилась в фантастическую.
«Может быть, Хоуп была права, что подшучивала надо мной», — подумала я, изо всех сил стараясь держать глаза открытыми, поскольку сон так и подмывал унести меня прочь. Будучи подростком, она
