Я без предупреждения швыряю в него увесистый маркер со стола, но приятель ловко уворачивается и, как ни в чем ни бывало, присаживается на широкий подоконник с видом на центральную городскую площадь.
— Ладно, слушай сюда, Князев. Так и быть, открою тебе народную мудрость, пока ты не зашиб сгоряча своего лучшего друга и верного товарища, — хмыкает он, насмешливо щурясь. — Женщины — они как дети. Приятные чувства для них важнее, чем логика и всякие там сраные проверенные факты. Проще говоря, как бы феминистки ни топили за равенство и братство, любая баба на уровне инстинктов жаждет попасть к сильному мужику с ресурсами на ручки и чтоб он решил все её проблемы. Потому как баба рождена создавать их и, скажем так, мотивировать на подвиги... а мужик создан решать их и двигать эволюцию вперед. Так что пока ты не дашь ей это охуенное чувство надежного самца и не перестанешь создавать ей новые проблемы, хрена с два она тебя простит, усëк? Накосячил — реабилитируйся сначала. Вот скажи, к примеру... ты хоть нормально прощения у нее попросил? С чувством, толком, расстановкой и железобетонной клятвой больше ни-ни? Женщины такое ценят.
— Я ей сразу сказал, что люблю только ее, — раздраженно цежу сквозь зубы. — Объяснил, что Нонна ничего не значит и больше ее не потревожит. Но потом приехала мама... и Мару привезла.
Плохишев заинтересованно присвистывает.
— А-а... это та самая, которую маман тебе еще до Дашки постоянно сватала?
— Ну. Достала в край.
В дверь аккуратно стучат, и на пороге кабинета показывается моя новая цербероподобная секретарша. Суворова Ирина Петровна. Огромные очки с сильно увеличивающими глаза линзами придают ей сходство с черепахой. Или бесполым инопланетянином.
— Марат Евгеньевич, ваш чай, — демонстрирует она поднос с заварником Плохишеву.
— Поставьте там, — киваю на стол, и она бросает крайне неодобрительный взгляд на полупустую бутылку коньяка передо мной.
«Ай-яй-яй, Владан Романович, кто ж бухает-то в рабочее время? — так и читается на ее суровой черепашьей физиономии. — Нехорошо-о-о... »
На долю секунды у меня даже мелькает абсолютно нелепый порыв спрятать бутылку под стол. Как будто она строгий завуч, а я — тупой, вечно косячащий двоечник. Но ничего подобного, естественно, я не делаю.
— Короче, Мара снова на меня вешаться начала, целоваться полезла, — поворачиваюсь к Плохишеву. — Как в старые времена, когда от нее прохода не было. Да и хуй с ней, плевать... но это Дашка моя увидела. Так что причина пиздеца теперь в Маре, а не в Нонне.
— Так, — Плохишев отталкивается от подоконника и стремительно подходит к столу. — Завязывай с алкоголем, Влад, а то тупишь. На вот, чайку крепкого черного попей, полегчает.
Он пододвигает поближе ко мне поднос, а сам сгребает бутылку со стола и нагло передает ее Ирине Петровне. Та принимает неожиданное подношение с невозмутимым спокойствием, достойным ее суровой фамилии.
— Плохиш, ты охуел?!
Пошатнувшись, я резко поднимаюсь с кожаного кресла и задеваю поднос. От толчка заварник тут же заваливается набок, и тёмно-коричневый кипяток выплескивается мне на брюки.
— Блядь!
Чайный снаряд ошпаривает пах и бедра так ощутимо, что я скорее рычу, как зверь, чем выдаю внятный человеческий мат. Кожа чертовски горит и зудит под плотной тканью брюк, намекая на ожог средней тяжести. Как минимум, несколько волдырей точно будет.
— Вы бы поосторожней, Владан Романович, — холодно советует Ирина Петровна без особого сочувствия. — А то так и мужской функции можно лишиться... по своей же вине.
Если бы я не был так сильно занят острыми ощущениями от горячего чая на собственных брюках, то тень осуждающего намека в строгих интонациях пожилой секретарши взбесила бы меня не на шутку. Ну да, уже погрела уши и быстро сообразила, что мы с Плохишевым обсуждаем мою измену. И что? Кто она такая, чтобы лезть в дела начальника со своей бабской моралью..?
К счастью для Ирины Петровны, сейчас мне плевать на ее критику.
Не переставая материться, я выскакиваю из кабинета и ныряю в директорский санузел. А оттуда — в гардеробную, где я держу несколько свежих деловых костюмов на случай срочной командировки или важных переговоров.
Возня с аптечкой и переодеванием занимает некоторое время. Полчаса или около того. И всë это время я глухо злюсь. Причем сам не знаю, на кого больше — на себя, на Плохишева с его злополучным чаем-кипятком или на Ирину Петровну с ее осуждающим тоном.
— Ну как ты? — вваливается в санузел бесцеремонный друг, потом демонстративно кривит рожу. — У-у... отварными княжескими окорочками пахнет! А может, и яйцами, а? — и ржет.
Дебил.
Застегнув запонки на рукавах свежей рубашки взамен частично забрызганной, я заправляю ее в чистые брюки. Стараюсь не кривиться от неприятного ощущения легкого жжения. А затем молча обхожу Плохишева, чтобы смыть холодной водой похмельный дурман с лица.
И, пожалуй, побриться не помешает, раз уж начал приводить себя в порядок.
Друг наблюдает за мной через зеркало с раздражающий смесью жалости и веселья.
— Ладно, Влад, — тянет он наконец серьезным тоном, пока я медленно намыливаю колючие щеки и подбородок. — Шутки шутками, но тебе надо что-то решать с семейным кризисом, а то у тебя скоро весь бизнес разваливаться начнет. На таком-то фоне стресса и чрезмерного злоупотребления! Работа есть работа... и бухать тут — как и трахаться, кстати, — вредит делу. Возьми себя наконец в руки, дружище! Знаешь, что психологи обычно советуют, чтобы наладить контакт с кем-то? Для примера, чтоб ты с женой своей разобрался.
Я угрюмо зыркаю на него исподлобья.
— Ну, и?
— Себя на ее место поставь. Только оценивать все тебе придется с чужой колокольни, иначе ничего не получится. Надо выключить в башке мужика и включить бабу, — Плохишев выразительно стучит себя по голове, а потом вдруг начинает плаксиво причитать тонким голосом: — Скотина ты, Влад! Сволочь ты моя ненаглядная! Вот как мог ты, долбоëбушка мой феерический, доверить член свой заветный посторонней шлюхе заразнейшей? Да с силиконом мозга без признаков совести?.. А прощеньица у меня несчастной-обманутой на коленях просить и не подумал ты! Так ступай же ты на хуй, любимый мой! — на этом патетическом месте Плохишев прерывается, глядя на мое, мягко говоря, прифигевшее лицо, и с ласковой издевкой добавляет: — Ну как-то так.
Молча кручу у виска пальцем и врубаю электробритву. Но под монотонное жужжание прибора что-то внутри так и свербит, не давая выкинуть шутовской совет друга из головы.
Плохишев философски пожимает плечами и всë то время, пока я бреюсь, лениво убивает время в своем телефоне. То ли новости просматривает, то ли биржевые сводки. А может, в соцсетях зависает — это дело он любит гораздо больше, чем я.
— Опаньки! — слышу сквозь электрическое жужжание его голос. — Князь, мне тут странное сообщение прислали. Хм, прикольно. Из психодиспансера пишут, прикинь? Надо разобраться, что за дела.
— А я тут при чем? — раздраженно выключаю электробритву и с шумным фырканьем умываюсь, не заботясь о брызгах, летящих во все стороны. — Тебе прислали, ты со своей психушкой и разбирайся.
Плохишев предусмотрительно отступает подальше.
— Так тут о тебе речь. Дежурный из бригады неотложной психиатрической помощи до тебя не дозвонился, и ему кто-то мой номер дал. Жалуется, что какой-то Вениамин Павлович вне зоны доступа из-за поездки... и сообщает мне тут, что твое согласие и присутствие требуется, чтобы выпустить из психушки под твою ответственность близкую родственницу...
— Не понял, — хмуро разворачиваюсь к нему. — Какую еще родственницу из психушки?
Плохишев с недоуменным смешком поясняет:
— Они пишут, что это твоя маман, Князев. И утверждают, что только сегодня утром она угрожала твоим домочадцам... топором.
— Блядь, Марат... — рычу я, выхватывая у него из рук телефон, — это что, твоя очередная тупая шутка?
— Слушай, это, конечно, дико смешно, но нет, — хрюкает тот, по обыкновению откровенно потешаясь. — Это не шутка. Ну или, как минимум, точно не моя, так что не надо на меня так злобно смотреть.
