Тонкая паутина морщин дрогнула в лучах солнца, когда матушка Карен подошла к окну, чтобы почувствовать себя ближе к Богу, к Которому она вознесла свою благодарность.
Она протянула к Дине обе руки. Но взгляд Дины был холоден, как вода, берущая начало из ледника.
— Благослови тебя Бог, милая Дина, у тебя будет ребенок! — растроганно прошептала она.
Дина быстро натянула юбку и, словно защищаясь, загородилась блузкой.
Но матушка Карен не собиралась уходить, и тогда Дина выразительно шагнула вперед. Один небольшой, но решительный шажок.
Матушка Карен не успела опомниться, как уже стояла в темном коридоре перед закрытой дверью.
Взгляд Дины преследовал матушку Карен. Не только днем, но и ночью, во сне. Она не знала, как ей приблизиться к этому замкнутому созданию.
На третий день после безрезультатных попыток поговорить с Диной она пришла на кухню к Олине, чтобы найти у нее утешение и добрый совет.
Олине приняла ее, сидя у стола. На ней было два передника — один поверх другого.
Пышнотелая, полногрудая, никогда не вскормившая ни одного живого существа, Олине между тем держала себя так, словно была матерью всего сущего.
Она знала, даже не задумываясь об этом, что повелевает всеми благодаря одному своему присутствию. Своими опущенными уголками губ и морщинистым лбом, за которым скрывалась забота обо всех.
Олине считала, что молодой хозяйке прежде всего нужен покой. И хорошее питание. И теплые лопарские сапожки вместо этих ужасных башмаков, в которых она ходит по комнате, где вечно дует.
По мнению Олине, Дина, в ее положении, должна была чувствовать тревогу, потому что рядом с ней не было мужа.
— Женщину и не такие напасти способны выбить из колеи, — сказал она, закатив глаза к потолку. Словно знала десяток подобных случаев.
Нельзя ждать, чтобы такая молодая женщина после всех испытаний, выпавших на ее долю, видела благословение Божье в том, что ей дано продолжить род.
Таким образом, Олине все свела к вопросу о времени и заботе.
Ошиблись все, кто считал, будто в тот день, когда Дина наведалась в контору, она навсегда покинула залу и вернулась к обычной жизни.
Правда, Дина ходила в конюшню. И даже, к ужасу матушки Карен, ездила верхом. Это в ее-то положении! Но вообще все время она по-прежнему проводила в зале. Там ела. Там жила.
Когда матушка Карен пыталась уговорить ее спуститься в столовую, особенно если в доме были гости, Дина только улыбалась и отрицательно качала головой. Или делала вид, что не слышит.
Она вернулась к обычаям своего детства. Тогда она тоже ела в одиночестве. Потому что отец не переносил ее присутствия. Особенно за столом.
Фома пытался поймать взгляд Дины, когда она выводила коня, чтобы отправиться на прогулку. Он помогал ей сесть верхом, складывая руки, чтобы она могла поставить на них ногу, как на ступеньку. Это он начал делать, когда услыхал, что она ждет ребенка.
— Надо бы пока пользоваться седлом, — сказал он однажды, бросив робкий взгляд на Динин живот.
Ответа он не ждал. Ведь Дина была немая.
Люди открыто судачили о том, что фру Дина ждет ребенка, что она онемела и сторонится людей.
Все жалели старую матушка Карен, которая пыталась одна управлять такой большой усадьбой. Ведь ей за семьдесят и у нее больные ноги.
Люди рассказывали, будто Дина швырнула в доктора стулом, когда он нежданно-негаданно явился к ней, чтобы лечить ее от хандры и уныния.
Говорили, будто Дине пригрозили сумасшедшим домом, если она не возьмется за ум, но угроза оставила ее равнодушной. Правда, она так взглянула на доктора, что тот почел за лучшее удалиться, не осмотрев ее.
Матушка Карен угостила доктора пуншем и накормила куропаткой с вином, а после обеда предложила ему сигары, лишь бы загладить неучтивость молодой хозяйки.
Дина со злостью грохотала ящиками комода. Одежда больше не лезла на нее.
Живот и груди набухли, молодое тело разрослось до таких размеров, что могло бы вызвать жгучую зависть всех, кого судьба обделила этим. Но Дина не показывалась на людях.
Она только мерила шагами залу и никого не желала видеть.
В конце концов матушка Карен все-таки зашла к ней. И тут же отправила в Страндстедет гонца за портнихой.
День следовал за днем. Их сковывали воедино светлые ночи. Густые, как кислый дым из опасной шахты.
Я Дина, я читаю Книгу Ертрюд. Через ее же увеличительное стекло. Христос — несчастное создание, которое нуждается в моей помощи. Ему никогда не спасти себя самому. У него есть двенадцать присягнувших ему людей, все они неумело пытаются ему помочь. Но им это не удается. Они трусливы, робки и беспомощны. Иуда умеет хотя бы считать… И осмеливается высказывать свой гнев. Но он позволил им навязать ему некую роль. Точно у него не хватало ума сказать, что он не может быть предателем, лишь бы спасти всех остальных…
Из-за того что Дина не могла говорить, ее часто принимали и за глухую.
Люди судачили обо всем и в коридорах, и у нее за спиной. У них это вошло в привычку, потому что она всегда молчала и ничем не показывала, что слышит. Зато она всегда знала, что происходит в усадьбе и что по этому поводу думают люди.
Она писала свои просьбы и приказы. Грифелем на черной доске. Отправила в магазин Тромсё список необходимых ей книг.
Ящики с книгами прибыли с пароходом. Дина сама открыла их большим гвоздодером, что лежал у нее перед печью.
Служанке, которая выгребала золу и приносила дрова, этот инструмент казался зловещим.
Но когда этот тяжелый, наводящий ужас предмет в один прекрасный день вдруг исчез со своего места, это показалось ей еще более зловещим.
Книги были по бухгалтерии, руководства по ведению счетов и управлению хозяйством. Читая их, Дина порой так бушевала, что Олине казалось, будто у хозяйки вот-вот рухнет печь.
Было послано за опытным счетоводом. По несколько часов в день Дина просиживала в конторе при лавке. Счетовод основательно проверял все бухгалтерские документы.
Дина с Нильсом были весьма недовольны друг другом. Счетовод работал целый месяц. Он ходил между конторой и домом, словно сторожевой пес.
— А теперь мадам сунет свой нос в закупку товаров для лавки, — ворчал Нильс и искоса поглядывал на счетовода Петтера Ульсена, который не позволял себе поддаваться искушению и не подхватывал саркастический тон Нильса.
Ему никогда не жилось так хорошо, как в Рейнснесе. Он бы с удовольствием задержался здесь подольше.
По вечерам он сидел в курительной комнате и курил лучшую пенковую трубку Иакова, словно свою собственную.
Правда, Дининого общества он был лишен. Если не считать того времени, когда обучал ее бухгалтерскому делу. Она оставалась в зале и выходила оттуда, только чтобы отправиться на верховую прогулку или написать свои распоряжения и вопросы. Которые трудно было истолковать неверно.
