— Сейчас вспомнил… ты сказала что-то вроде… «Любимый»? «Любимый»…
— Что? «Любимый»? — Она рассмеялась, смутившись. — Я сказала «любимый»? Не может быть…
Я просто не поняла, сначала до меня не дошло, что дверь закрыта на ключ изнутри, кто же, кроме меня, закрывает двери в доме? Я с силой нажала на ручку и стала крутить ее, стараясь открыть дверь, подумала, что там что-то застряло. Даже не знаю, с чего я так на этой двери зациклилась, просто была немного не в себе, этот переход от яркого солнца к сумеркам дома как-то спутал все у меня в голове. Потому что сегодня я ушла с моря в полдень и вернулась домой, вдруг и мне надоела эта нирвана на морском берегу. Оснат перестала ходить с нами еще на той неделе, и только мы с Тали все не сдавались. Последние дни каникул, воздух стал каким-то странным, смесь хамсина с осенью, на небе облака, и я обнаруживаю, что Тали не хочет больше залезать в воду, даже бегать отказывается, просто лежит на песке, о чем-то думает, выставляя на всеобщее обозрение свое темное от загара, потрясающе красивое тело, на которое со всех сторон бросают не совсем невинные взгляды. Почти ничего не говорит, только улыбается этой своей отсутствующей, бессмысленной улыбкой. А берег постепенно пустеет, я смотрю на дома города, на шоссе с бегущими по нему машинами, и чувство одиночества охватывает меня, я начинаю думать, что если буду общаться только с ней, то стану такой же скучной. Сегодня я вскочила и сказала: «Я ухожу, надоело мне тут, ужасная скука». Но она не захотела уйти, я оставила ее, села в автобус и поехала домой, у меня накопилась потребность поговорить с кем-нибудь, я сразу же подошла к двери рабочей комнаты, ведь мама всегда там, и вдруг — дверь заперта.
Я отошла, вытащила ключ из моей двери, попробовала засунуть его в отверстие замка и тогда обнаружила, что с другой стороны вставлен ключ.
— Мама? — позвала я. — Мама?
Но ответа не было, даже ни шороха, и вдруг, ну и дура же я, в меня вселилась уверенность, что с ней что-то случилось, что ее убили; не знаю, с чего это вдруг возникла у меня мысль об убийстве, может быть, из-за этих многочисленных фильмов, которых я насмотрелась во время каникул, ничего менее ужасного, кроме как убийство, не пришло мне в голову; я начала рыдать, царапать дверь и стучать в нее что было силы.
— Мама! Мама!
И вдруг я услышала ее тихий ясный голос, не похожий на голос только что проснувшегося человека:
— Да, Дафи, что такое?
— Мама? Это ты? Что случилось?
— Ничего, я работаю.
— Так открой мне на минутку…
— Сейчас. Я тут должна закончить кое-что, не мешай мне…
А я все равно ничего не подозреваю, до того растерялась, вся еще горю от солнца, пошла на кухню попить холодной воды, вернулась в гостиную, жду. Через несколько минут щелкнул ключ, и мама вышла, закрыв за собой дверь, босая, в легком халате, волосы немного растрепаны, вышла и села рядом со мной, какая-то странная, в чем странность, я не могла бы объяснить, но внешне вся — заботливое внимание.
— Что такое?
— Ничего, я не знала, дома ли ты…
— Была на море?
— Да…
— Что случилось, почему вдруг вернулась?
— Так, надоело, там стало ужасно скучно.
— Может, пойдешь отдохнуть? Еще немного, и каникулы кончатся, а ты совсем не отдохнула, все в бегах. Сегодня ты опять пойдешь в кино?
— Может быть…
— Ну пойдем, — она поднимает меня, — пойди отдохни, ты выглядишь совершенно разбитой.
Она была нежной, какой-то незнакомой, глаза беспокойно бегают, а до меня все еще не доходит, я позволила ей отвести себя в мою комнату, смотрю, как она приводит в порядок кровать, не застеленную с ночи, поправляет подушку, потом помогает мне расстегнуть пряжку купальника, раздевает меня догола, легкой рукой смахивает песок с моих плеч.
— Мне бы надо помыться под душем…
— Помоешься попозже… ничего страшного… Ты просто горишь…
А я не поняла, черт возьми, не поняла ничего, забираюсь в кровать, она укрывает меня, опускает жалюзи, чтобы мне не мешал свет, движения у нее гибкие и быстрые.
Улыбается мне, закрывает за собой дверь, а я лежу голая под одеялом в двенадцать часов дня, закрываю глаза, собираюсь на самом деле уснуть, как будто она загипнотизировала меня, и вдруг я подскочила, быстро оделась и босая тихонько подошла к рабочей комнате, остановилась у закрытой двери. Там стояла полная тишина, только шорох бумаг, вдруг я слышу, как она говорит тихим голосом: «Я уложила ее спать», смеется легким смехом, ничего не подозревает. А я задрожала, ноги чуть не подкосились, и в чем была убежала из дому, вышла опять под палящее солнце, бегу к Оснат, мне необходимо поговорить с кем-нибудь. Но у Оснат никого нет дома, и я бегу к Тали, может быть, она вернулась. Ее мать с сигаретой в углу рта открыла мне дверь, на ней грязный, весь в пятнах халат, в руке большой нож.
— Тали нет дома. — Она хотела тут же закрыть дверь, но я ухватилась за ручку, умоляюще прошу:
— Можно я подожду ее здесь?
Она удивленно посмотрела на меня, но впустила. Я зашла в комнату Тали, чтобы подождать ее там. Но успокоиться никак не могу, все время хожу по комнате, взад и вперед, места себе не нахожу, натыкаюсь на стены, в конце концов не выдержала, вышла из комнаты, пошла на кухню. Ее мама сосредоточенно колдовала над обедом, все конфорки горят, режет лук, мясо, овощи, вся в суете.
— Можно побыть немного тут… только посмотреть, — попросила я дрожащим голосом.
Она удивилась, но вытащила маленькую табуретку и поставила ее в сторонке. Я примостилась на краешке, стараясь занимать как можно меньше места, наблюдаю за ней. Большая женщина с порывистыми жестами, с намокшей сигаретой во рту, двигает кастрюли яростно, со злостью, агрессивно, крутится по кухне между грудами овощей, на столе валяются рыбины с отрубленными головами. У меня закружилась голова от запахов и дыма. Сейчас она спросит о папе и маме, и я расскажу ей все, но она молчит, лихорадочно работает, торопится, время от времени бросает на меня украдкой любопытный взгляд.
— Что случилось, Дафи?
И я, глаза полны слез, начинаю рассказывать, но звонят в дверь, и один за другим появляются люди: владельцы соседних магазинов, портной, хозяин продуктовой лавки; я знала, что она создала тут маленькую столовую, готовит обеды. Начались беседы на венгерском, на польском, раздаются смешки. Она усаживает их за стол, властно распоряжается, бежит за первым блюдом, несколько человек идут за ней на кухню, отпускают шуточки, нюхают кастрюли, подмигивают мне. Некоторые из них мне знакомы, но я не знала, что они могут быть такими симпатичными и веселыми. Мама Тали и мне дала тарелку с мясом и картошкой, и я сидела на своей табуретке в углу, с тарелкой на коленях, глаза уже сухие, ем в этом шуме и гаме, под звон вилок и ножей, ставлю пустую тарелку в раковину и выскальзываю за дверь, ничего не сказав.
