Герман поднял меня на руки и понес в спальню.
— Хочу как в прошлый раз, — говорю я, пока Герман нетерпеливо положил меня на кровать и снимал платье через голову, оставляя меня только в кружевных трусиках.
Он дрожащими руками провёл вдоль желанного тела и прохрипел возбуждённым голосом.
— Будет так, как ты захочешь. Грубо, нежно, жестоко.
Герман одним движением скидывает с себя рубашку, а следующим — брюки, оставшись в одних синих боксерах.
Он навис, но я вскинулась и оседлала его, тряхнув волосами.
Я же не сказала ему, как именно в прошлый раз и кто будет подчиняться грубой силе. О, как я этого ждала.
Я подняла его руки и зацепила их наручниками.
— Соня, — рванулся Герман, но я покачала головой. — Сонечка, развяжи меня.
— Ты был рядом, я чувствовала тебя, но ты не нарушал обещания, пока я сама к тебе не пришла, — продолжала говорить я и снова взобралась на Германа, тронув его грудь кончиками длинных волос, отчего тот вздрогнул и забился сильнее.
— Милая, отпусти меня! Я очень хочу в тебя.
— И вот мы столкнулись с проблемой, — я присела на его, скрытый тканью трусов, член и начала тереться об него, трогая свою грудь руками. Взгляд Германа излучал жар, а сам он рычал от невозможности ласкать меня. Ключи от наручников лежали на самом краю кровати, и он при всём желании не смог бы до них дотянуться. — С одной стороны, ты обманывал меня много лет, что в итоге привело… к сам знаешь, чему. С другой — ты избавил меня от Пети, спас Славу, любишь меня.
— Люблю, очень люблю, только развяжи меня, и я докажу тебе, — шептал Герман, уже сам дёргая бёдрами в такт моим волнообразным движениям.
— И, в принципе, — продолжала говорить я, ущипнув себя за сосок, — ты находился под пагубным влиянием материальной зависимости, а, значит, это во многом оправдывает тебя. Что?
Герман перестал биться в силках и внимательно посмотрел на меня, а потом резко поднял скованные руки, захватил меня в кольцо и перевернулся.
Я с криком оказалась прижатой к кровати, под ним, без возможности вырваться, но больше не боялась этого.
— Ничего не может оправдать изнасилование, но я рад, что ты на пороге того, чтобы простить меня.
Он тёрся об меня своим сильным телом, пока боксеры не съехали вниз, а его член не толкнулся во влажную щель, проникая до конца.
Я выгнулась и поцеловала его в губы, попутно снимая наручники.
Губы к губам, тело к телу, сердце к сердцу. Герман провёл руками по изогнутой спине, прижимая меня к себе ещё плотнее.
Он сжал ладонями ягодицы и с хорошим размахом начал насаживать меня на себя, при этом не прекращая настойчивого поцелуя, языком имитируя движения бёдер.
Мы застонали и задвигались в неистовом танце любви, тесно прижимаясь друг к другу, забывая всё плохое. Теперь имело значение только это. Я и он. Вместе. Навсегда.
Эпилог.
*** Соня ***
Герман получил лабораторию и теперь часто ездил по командировкам, чтобы организовать филиалы в разных городах. Это спасало миллионы жизней, и я бесконечно им гордилась.
Я хотела переехать в отцовский дом, но мы построили новый. Он не хотел плохих воспоминаний. Особенно о Пете, который получил пожизненное. И за издевательства надо мной. За кражу ребенка. Продажу его. Но как бы то не было — пожизненное казалось слишком.
— Это жестоко, — сказала я Герману после суда.
— Я буду жесток с каждым, кто посмеет влезать в наши отношения, — ответил он мне тогда и принялся раздеваться прямо там, в коридоре, где мы ругались.
Сейчас, сидя перед зеркалом в шелковой сорочке, расчесывая волосы и скучая (Герман уже два дня в командировке, а Славу уложили спать), я с волнением вспоминаю, как неистов Герман был в те дни, с каким животным напором таранил мою киску, хлестал по заднице и рычал, что я его сука!
— У-у, — срывается стон с губ, и я сжимаю бедра от возбуждения.
Но те дни закончились спустя несколько месяцев.
Теперь Герман стабильно нежен и, если честно, меня это немного раздражает.
Его понять можно, первый ребенок, которого он встретит лично. Он волнуется и за меня, и боится навредить малышке Аннушке. Так мы решили назвать нашу дочку. Со Славой Герман держится осторожно, словно боится сделать что-то неправильно, но сам сынок к нему тянется, и меня это очень радует. Сейчас он сладко спит в своей комнате, а рядом Алла. Она стала жить с нами. Это меня очень радует. Не могу находиться одна. Кажется, что проснусь, а счастье исчезнет.
Меня вообще в этот год радовало почти все. И свадьба, по моему желанию скромная. И поездка в Грецию, и жаркий, порой жестокий секс несколько раз в неделю, но особенно мне нравится, что, если Герман надо мной, или в принципе, шутит, я смеюсь вместе с ним.
Да, меня все радует, кроме возможности последние полгода нормально… потрахаться.
Сейчас раздражает даже обстановка в комнате, что я обставляла сама. Даже волосы, которые шелком между пальцами скользят.
Нет, мне, конечно, приятно, что Герман меня на руках таскает и дарит много подарков. Просто окружает нежностью. Но я бы все это променяла на его член в своей вагине на полной скорости, на то, чтобы он не сдерживался, и отжарил меня как следует, потому что теку только при одной мысли о нем и его мускулистом теле.
Откладываю расческу, наслаждаясь тем, как ровно лежат волосы, и автоматически тяну руку киске, вот только….
Живот мешает. Он уже большой, и я не вижу своих половых губок, а дотянуться до них весьма проблематично.
Черт.
Встаю, наклоняюсь вперед, задираю подол сорочки, оголяя задницу, и со стоном наконец достаю до клитора.
— У кого-то, я смотрю, в одном месте зуд, — раздается раскатистый бас, и я резко поднимаюсь и с испугом поворачиваюсь.
— Герман, — хриплый стыдливый голос и я хочу спрятать руку, испачканную в собственной терпко пахнущей смазке.
— Софка, только не говори, что все еще меня стесняешься, — говорит он насмешливо, откладывая дорожную сумку и пальто, шагая ко мне медленно и вальяжно.
А я смотрю, как под рубашкой проступают мышцы, как дыбится ширинка. Как же я хочу быть им отодранной.
— Я не стесняюсь, — задираю я смело подбородок, но теряю всю браваду, когда он подходит близко и обхватывает мои плечи, чтобы прикоснуться к губам. — Просто…
— Просто кого-то давно не трахали? — шепчет он мне, щекоча языком верхнюю губу и медленно и сладко целуя. — Сучка обижена, что ее киску давно не пользовали, как следует?
Говорит он и обходит меня по кругу, словно жеребец около кобылы.
Меня пронзает сладостное предчувствие. Обычно он просто ласкает меня и избегает разговоров о жесткой ебле, а сейчас сам…
— Что ты делаешь? — спрашиваю, когда он просто одним длинным движением стягивает с меня сорочку.
— Хочу дать то, что тебе и мне, о*уеть, как нужно. — гортанно говорит он и гладит по ягодице, потом по второй и нащупывает сокровенное место, по которому неожиданно шлепает.
— Тебе тоже? — говорю и вскрикиваю.
— Ты думаешь, мне нравится то ванильное дерьмо, которым мы занимаемся? — я даже задыхаюсь от возмущения.
— Было хорошо, — говорю ему и смотрю в глаза, когда он снова оказывается напротив меня.
— Но ты же хочешь лучше? — берет он мои руки и облизывает каждый палец, да еще так медленно, что меня пронзает невиданной силы предвкушение, и между ног уже стекает по бедру влага.
— Хочу, но ты говоришь, что нельзя, — шепчу я, и тянусь руками к его ширинке.
— Но сегодня я звонил врачу.
— Да что ты… — расстегиваю ремень, не отрывая похотливого взгляда от сосредоточенного лица. — И как?
— Она убедила меня, что тебе пора рожать, и мне теперь можно не сдерживаться.
Замираю на этих словах, чувствуя, как в душе рождаются восторг и счастье.
Выдергиваю рубашку из ремня и слышу треск ткани и гортанный смех Германа.
Он гладит мой круглый живот, пока я снимаю с него рубашку, закусывая губу от мощной груди, предстающей перед моим взором, и сдергиваю брюки, облизываясь на удава в боксерах.
