— Не кипишуй, щас отвезу, — он присел за кухонный стол. — Скажи лучше — ещё что-то есть? Наезжал на тебя кто? Или что?
— Да нет. Чего на меня наезжать — у меня и денег-то нет. Сегодня вот только и получила за ту халтуру — помнишь, я тебе рассказывала?
Он побарабанил пальцами по столешнице.
— А кто знал, что ты деньги получаешь?
— Ну… заведующая знала. Кассирша. Может и ещё кто… — и тут я вспомнила: — Ты знаешь, эта кассирша сегодня какая-то странная была. Я вроде как пошла домой, а потом решила через другой выход пройти. А она… мне показалось, что она в окно следила, как я выйду. А я назад прусь. И она… увидела меня и… испугалась, что ли, я не знаю. Давай передо мной дверямихлопать…
Лицо у отца стало жёсткое.
— Ладно. Я поехал. Попозже заеду. Закрывайся.
— Ага.
Я отдала ему пиджак и замоталась в одеяло.
Папа на выходе обернулся и ещё раз строго сказал:
— Спрашивай!
— Я поняла, пап. Обязательно.
Закрыла я обе двери и ка-ак меня снова накрыло, до лютого зубовного стука. Аж ноги задеревенели, как будто в снегу стою. Еле как доковыляла до кухни, включила чайник. Пока ещё он вскипит, блин! Открыла сильно тёплую, почти горячую воду, руки под струю сунула. Кран гудит, чайник шипит, зубы стучат, ноги трясутся. И тут звонок в дверь!
Спокойно. Не обязательно меня убивать пришли. Я тихой мышкой прокралась в коридор и на всякий случай встала за бетонный кусок стены:
— Кто там?
— А глазок у тебя на что?
Вовка!!!
Защёлку трясущимися руками я открыла не сразу. Он зашёл, довольный, улыбающийся, увидел меня и резко нахмурился:
— Что случилось?
Я помотала головой:
— Д-дверь… з-зак-крой…
ОТХОДНЯК
Вовка бросил в угол пакет, с которым пришёл, сгрёб меня в охапку, притащил в кухню и усадил на колени, прямо как есть, в одеяльном коконе.
— Рассказывай.
И я начала рассказывать. И снова тряслась и ревела.
Глаза у него сделались холодные и с жёлтыми каёмками. Жутковато…
— Если твой папа не найдёт, кто тебя подставил, я…
— Вов, не надо!
— Что «не надо»⁈ Тебя бандитам за сколько сдали?
— Ой-й-й… за четыре с половиной миллиона. Часть — чужие.
— За четыре ляма! — дальше не могу слова повторить, извините, — За четыре ляма человека на смерть отправили! Явно же — ждали тебя, знали, что с деньгами пойдёшь. Значит, в саду наводчик был!
Тут чайник захлопал крышкой и прекратил наши споры.
— Дай-ка я тебе чаю налью горячего, а то вон, зубы стучат… — Вовка пересадил меня на стул, — Ой, бля…
— Что?
— Да щас, руки хоть помою.
Ой, правда, он же с этих монтажных работ! В каких-то старых трениках, подвёрнутых как бриджи, в запасной Василичевой спецухе, узковатой в плечах и коротковатой на животе. Ну правильно, вряд ли по его росту у нас на даче что-то нашлось, а хорошую одежду жалко. И такой, равномерно запылённый.
— Василич тебя до дому хоть довёз? А то в таком виде…
— Ага, до подъезда. Да не охота было чистое на грязь одевать. Руки вон, глянь. Сейчас чаю налью тебе, и в душ. Тебе с молоком?
— Да, немного только, а то холодное будет.
— Норма-ально. С сахаром?
— Нет, я лучше конфетку.
Глюкоза. Чтоб мозги заработали.
Вовка вручил мне кружку и пошёл намываться. А я пила чай и понимала, что вот теперь меня потихоньку отпускает.
Потом он пришёл из душа, нагрел еды. Я поклевала, хотя, честно говоря, не лезло. Потом мы сели в зале, обнимались, и он говорил мне какие-то утешительные речи. А потом как-то незаметно задремали.
Разбудил нас звонок. Ой, похоже, дело уже к вечеру.
— Я сам открою! — Вовка подошёл к двери, — Кто?
— А там кто? — мрачно поинтересовались снаружи.
— Это папа! — воскликнула я.
Грохнули задвижки, мужики негромко поздоровались, я услышала, как отец спрашивает:
— В курсе?..
— Ольга рассказала. Узнали — кто?
— Кассирша, — совсем тихо ответил отец.
В животе у меня похолодело. Я хоть и сидела в одеяле, гусеничкой, снова начала трястись. Папа вошёл в зал и понял, что я услышала. Сел напротив на стул:
— Короче, слушай. У бабы этой сын сколотил, так скажем, организованную преступную группу.
— ОПГ, — автоматически пробормотала я.
— Да. Крышевали местный пятачок. Рынок здесь мелкий, мало кому интересный, их особо и не теснили. Однако, денег показалось мало. И ребята двинули в серьёзный бизнес.
Я непонимающе смотрела на него.
— Почему, думаешь, у вас тут на конечной нарики не выводятся?
— Ну-у… Точка сбыта здесь? Они её крышевали, что ли?
— Сами толкали! Тонированную жигу видела? Постоянно там стоит.
— А-а, эта… мокрый асфальт?
— Ихняя колымага, — отец несколько раз раздражённо притопнул ногой, — Дебилы, бл*дь, — секунду подумал, — Да и не надо тебе всё это…
— Да почему, — зубы у меня снова тихонько клацали, прям задолбало уже, — Говори уже, раз уж начал.
— Да чё, кто играл, кто кололся. Они героиновые уже все.
Ой, бли-ин… если героиновые, да со стажем, там, говорят две дозы в сутки надо только чтоб не ломало. А одна доза, опять же по слухам, пятьсот тысяч стоит, и я склонна верить — даром, что ли, они родительские квартиры подчистую обносили, серьги у женщин из ушей рвали по подъездам, твари… А эти вот пошли дальше.
— Машины на трассе грабили, — словно продолжая мои мысли процедил сквозь зубы отец, — Таких вот как ты с выручкой караулили. Мамаша наводила. Чаще грабили мешочников, да кто в разнос торгует по организациям. Многие же под зарплату отдают. А она всегда знала, когда будут деньги и когда за ними приедут продавцы.
— Ну, крандец…
— Держи, — он сунул мне в руки газетный свёрток, — Мужики со спортзала велели тебе передать. На дверь.
…
Ночь была удивительно тихой, словно ватой обложенной
Сегодня мы любили друг друга как-то особенно нежно. Трепетно даже, я бы сказала. И вдруг, посреди всех этих вздохов и объятий, я очень остро поняла, что сегодня все мои чувства могли внезапно потеряться, исчезнуть — вместе со мной.
И так мне стало жалко этой невырасшей веточки любви, что глаза сами по себе наполнились слезами, а слёзы начали стекать по вискам в раскиданные по подушке волосы.
Сегодня большой день слёзоизвержения.
Вовка по-моему слегка испугался:
— Ты чего?
Ну вот как объяснить ему все эти мысли?
И я сказала просто:
— Я люблю тебя.
Он замер, словно прислушиваясь к себе, и очень аккуратно, удерживая себя на весу, прижался ко мне:
— Я тебя, кажется, тоже, — и в этих словах было такое искреннее удивление открытия, что я притянула его ближе и обняла изо всех сил.
Мир вокруг меня кружился синим калейдоскопом.
19. РЕАБИЛИ-ТА-ЦИ-Я…
БЕРЕГ
18 июля 1995, вторник.
Утром меня разбудил папин звонок:
— Ольгуня! Мне тут моя драгоценная супруга дала весьма дельный совет. А не хочешь ли ты с нами прокатиться на берег? Тихо, природа, отдохнёшь, успокоишься. В двенадцать мы сегодня выезжаем, можешь на Якоби подходить.
— Ой, а можно с Вовой?
— Да пожалуйста, можно и с Вовой.
— Погоди, я спрошу сейчас! — я прикрыла трубку ладонью, — Вов, вы к медикам в садоводство сегодня поедете?
— Нет, только завтра, а что? — откликнулся он сонно.
— А завтра во сколько?
— На одиннадцать договорились.
Ага.
— Алё, пап, ты слышишь?
— Да-а.
— А завтра назад кто-нибудь поедет?
— Я же и поеду, часов в девять-десять.
Олич-чно!
— Ну всё, тогда мы с вами!
— Доча! А спальника у тебя нет? А то у меня один только запасной.
— Да ничего, мы одеяло возьмём! Коврики у нас есть. А вот палатки нет.
— Палатка есть гостевая, это не проблема.
— Ну и отлично!
— Значит, договорились, в двенадцать жду.
— Будем!
Я положила трубку, радостно поскакала в комнату и залезла к моему мужчине под одеяло. Он, не открывая глаз, тут же начал меня обнимать. Ой, кажется с намерением…
