Соня сразу же вспомнила Летицию в бигуди, ее мужа с фабрикой термометров. Если бы она могла убежать, чтобы никогда не возвращаться в этот убогий городок, где все живут такой бессмысленной серой жизнью!
За ужином она молчала, лишь односложно отвечая на вопросы, если к ней обращались. Молодого Порту она не удостоила за вечер ни единым взглядом. Конечно, Соня знала его с детства, но он всегда казался ей скучным. Соня посмотрела на его маленьких сестер: они тоже, когда вырастут, станут такими же скучными, как их брат.
Родители из кожи вон лезли, чтобы развеселить гостей. Отец так и сыпал остротами, мать расточала по сторонам улыбки, которые копила для этого вечера, наверное, всю свою жизнь. Достаточно было только взглянуть на Соню, чтобы понять: все их усилия бессмысленны, помолвка скорее всего не состоится. Однако синьора Бамбина пока не собиралась сдаваться.
— Спой что-нибудь, Тонино, — попросила она мужа.
— И правда, Тонино, — поддержал хозяйку Массимо Порта, — спой какой-нибудь романс.
Аккордеон, будто случайно, стоял на маленьком столике. Присутствующие надеялись, что Тонино споет романс Неморино из «Любовного напитка» Гаэтано Доницетти — эта ария у него получалась особенно хорошо. Но Тонино, видя, в каком состоянии его дочь, не был расположен петь.
— Давай, Тонино, — настаивала синьора Бамбина, — не заставляй себя упрашивать.
Тонино вопросительно посмотрел на дочь, словно спрашивая у нее разрешения, и, только когда она ободряюще ему кивнула, взял в руки инструмент.
После нескольких пробных аккордов он запел, и его чистый высокий голос зазвучал в тишине, проникая в сердце каждого. Соня почувствовала щемящую нежность к отцу. Она давно простила ему жестокость, которую он не по своей воле проявил к ней два года назад, влепив ей пару оплеух на глазах у всей остановки. Сейчас она вспомнила тот день, когда он принес ей маленького Боби. Ее верный друг служил ей верой и правдой и умер у нее на руках.
— Хорошая была собачка, — пытаясь успокоить дочь, сказал тогда отец.
— Второй такой на всем свете нет, — сквозь рыдания ответила ему Соня.
— Не переживай так, доченька. Я куплю тебе другую собаку.
— Нет, папа, не надо, другую я не хочу.
Они похоронили Боби за остерией, на узенькой полоске, оставшейся от большого луга, застроенного теперь жилыми домами.
Пока отец пел, Соня вспомнила все, и хорошее, и плохое, что было связано с отцом, и поняла, что очень любит этого маленького человечка, который может быть кротким и нетерпеливым, тонким и грубым, мужественным и слабым. И когда отец под дружные аплодисменты ставил на столик аккордеон, Соне показалось, что он смахнул слезу, «тайную слезу», как пелось в романсе.
Она резко встала и прошла в остерию, где было темно из-за закрытых ставень. Зайдя за стойку, она подняла руку и достала мелки и грифельную доску — они по-прежнему хранились за ликерными бутылками. Сев на высокую табуретку перед кассой, Соня положила перед собой доску и начала рисовать, как и прежде, церковь с покосившейся колокольней и смеющееся во весь рот солнце. Вдруг она на секунду задумалась, стерла солнце и нарисовала облако, из которого потянулись нити дождя. Плачущее небо закрыло все не занятое изображением церкви пространство, и только в самом низу осталось немного места, чтобы уместились два слова: «Для папы».
После этого она вышла из остерии и успела вскочить на ходу в последний трамвай, который шел в Милан.
— Я знала, что ты вернешься, — радостно семеня ей навстречу, воскликнула Лидия Мантовани и раскрыла объятья. На ней было черное шелковое платье, скромное и элегантное.
Соню не обрадовал, а скорее смутил такой теплый прием, хотя она и прибежала сюда за защитой, спасаясь от убогости и серости жизни, которую ей пытались навязать дома.
— Моя мать совсем разъярится, когда узнает, что я сбежала, — сказала Соня, с трудом переводя дыхание от спешки и волнения и пытаясь высвободиться из объятий модельерши — они ей почему-то были неприятны. Вдруг она испугалась, что пустилась в плавание, не видя противоположного берега.
Соня представила себе, как мать, упорно не замечавшая весь вечер ее молчаливого протеста, объясняет в эту минуту удивленным гостям ее внезапное исчезновение: «Девочка перезанималась. Все экзамены сдать на „отлично“ — это ведь огромная нагрузка! Она буквально на грани истощения, так что мы должны ее простить».
Одарив уходящих гостей приветливой улыбкой, синьора Бамбина бросилась на поиски дочери, чтобы сделать ей выговор за безобразное поведение. У стойки она увидела Тонино, который задумчиво рассматривал Сонин рисунок. Он сразу понял, что дочь ушла из дому, вот только куда?
— Я уже имела удовольствие видеть твою разъяренную мать. Она была у меня. Но в любом случае ты должна позвонить домой и сказать, где находишься, — твердо сказала синьора Мантовани.
Сонины янтарные глаза стали круглыми от ужаса. Как она нуждалась сейчас в добром совете! Убежав из дома, она разорвала нить, связывавшую ее с родителями, но будущее, к которому она стремилась, представлялось ей сейчас не таким уж радужным.
— Моя мать разъярится, как фурия, — испуганно произнесла Соня.
— Следуй интуиции и своему призванию, — послышался вдруг незнакомый голос, — и все будет в порядке.
Соня с удивлением посмотрела в дальний угол салона, откуда донесся этот низкий и ласковый голос, и увидела женщину в желтом, которая в спокойной, чуть ленивой позе сидела в кресле. Золотистая парча с кресла красиво сочеталась с насыщенным желтым цветом костюма незнакомки. У женщины были крупные черты лица, большие руки, серебристые волосы, собранные в тугой пучок. В маленьких мочках ее ушей висели тяжелые, похожие на гроздья, серьги из нефрита и кораллов.
Поначалу Соня не поняла, к кому обращены слова женщины — к ней или к хозяйке салона, но женщина смотрела на нее, и Соня сочла нужным ей ответить.
— Они обо мне очень беспокоятся, — смущенно сказала она.
Ее вдруг пронзила нежность, причем не только к отцу, но — ей самой это показалось странным — и к матери.
— Похоже, они сами создают себе проблемы, — заметила незнакомка и дружелюбно улыбнулась Соне.
— Это Ирена, — пояснила синьора Мантовани, — знаменитая Ирена.
«У нее точь-в-точь такое же лицо, как у Мадонны, которая висит у мамы над кроватью в золоченой рамке», — подумала Соня, и вдруг ей почудились крылья за спиной у этой доброжелательной женщины и захотелось, чтобы они укрыли ее от бед. Соня вспомнила свою первую учительницу синьорину Кирико, единственного человека на свете, которому она доверяла безгранично. Глядя на таинственную Ирену, она испытала нечто похожее. Ей показалось, что незнакомка все о ней знает и, может быть, даже лучше самой Сони понимает ее мечты, страхи, сомнения.
