Алеша знал Ольгу не первый год. Он понимал, что уж кто-кто, а она не способна вот так, ради игры на публику унизить Веру. Да и его самого – она ведь отвела ему роль, которую он вовсе не был намерен играть. Значит, что-то заставило ее сделать это. Что-то или кто-то? Веренц. Это был единственный, логически вытекающий из всего происходившего вывод. Веренц, который сидел, исподлобья глядя то на Ольгу, то на Алексея, и взор его метал громы и молнии! Ревность! Он ревновал Ольгу… Вот зачем она все это устроила – ей нужно было вызвать в нем ревность? Но зачем? Алексей не находил ответа.
Музыка смолкла. На деревянной скрипучей лестнице, ведущей на второй этаж, послышался дробный топоток легких ног. Это была Фридерика. Она замерла на пороге гостиной, не смея войти, тоненькая, напуганная, с покрасневшими от слез глазами.
– Мама, я не могу заснуть! – еле слышно прошептала она, но слова ее поняли все, в том числе и русские.
– Немедленно назад! Марш в спальню! – вырос перед ней разъяренный Вальтер. – И носа не смей высовывать!
Фридерика, закрыв лицо руками, унеслась вверх по лестнице. Слышно было, как захлопнулась дверь в ее комнату. В гостиной застыла тишина. Ни звяканья чашки о блюдце, ни шуршания салфетки, ни скрипа, ни стука – даже огонь в камине примолк и замер, напоминая искусственную театральную декорацию…
Берта, сжав маленькие руки в кулачки, замерла, ошеломленная выходкой мужа. Он никогда не кричал на детей, всегда был с ними ласков. Она понимала, что этот срыв был вызван диким напряжением… Но девочке от этого не легче.
– Извините, я сейчас вернусь, – бросила она гостям и побежала вслед за дочерью.
И снова тишина – гнетущая, тягостная. Только взбесившийся дождь барабанил в закрытые окна. Казалось, что напряженная атмосфера комнаты материализуется в плотном, вязком смоге, становилось трудно дышать.
Эта сцена вывела Веру из состояния угрюмой сосредоточенности – теперь и она, как бы очнувшись, поняла, что в этом доме творится что-то неладное. Ей достаточно было только раз взглянуть на Вальтера – этого крупного, чуть полнеющего мужчину, всем своим существом излучающего доброту и непоколебимое спокойствие, чтобы понять, что подобные окрики вовсе не в его характере… Вера взглянула на Алексея – он подмигнул незаметно: мол, все в порядке, держись! И еще одно прочитала Вера в его взгляде: будь начеку! Будь внимательна, не раскисай!
Она глубоко вздохнула, стараясь окончательно прийти в себя, и оглядела комнату. Вальтер, пытаясь загладить вину и несколько разрядить обстановку, распахнул нижние дверцы резного буфета и поставил на стол две бутылки превосходного вина и еще одну крутобокую – с коньяком. Теперь он всецело был поглощен процессом извлечения пробок. Ольга, поймав Верин взгляд, принялась многозначительно моргать, явно подавая какие-то знаки, значения которых Вера не смогла разгадать. А Веренц… Только теперь она обернулась к своему соседу, сидевшему по правую руку от нее, и заметила, как пульсирует вена у него на виске, как напряжены руки, засунутые в карманы, каким недобрым огнем светится взгляд… Она почувствовала себя рядом с ним неуютно, ей захотелось немедленно встать и отойти подальше от своего малоприятного соседа. Что она немедленно и сделала.
Заметив, что Вера поднялась из-за стола, Ольга тоже вскочила и мигом оказалась возле подруги.
– Я тебя провожу, – делая вид, что собирается показать Вере, где в доме находится туалетная комната, заявила она.
– Нет, Ольга, пусть ее брат проводит, – запротестовал Веренц, также поднимаясь. – Ты мне нужна.
До этого момента он сидел молча, не включаясь в беседу, и голос его, прозвучавший резко и повелительно, заставил Веру насторожиться. Она не понимала смысл сказанных слов, но тон говорил сам за себя…
«Почему он так с ней разговаривает? – подумала она, увлекаемая Алешей в переднюю. – По какому праву?»
Он стиснул ее в коридоре так, что чуть ребра не хрустнули.
– Родная моя! – Его жаркий шепот обдал ее горячей волной. – Умоляю тебя, не подавай виду… Тут на самом деле происходит что-то… Разве сама не чувствуешь? Будем ориентироваться по ходу дела. Ясно одно – мы не зря приехали… Ну, ступай – это там, за дверью…
Он крепко прижался губами к ее губам, стиснул ей руку и скрылся в проходе в гостиную.
Когда Вера вернулась, все уже вновь собрались за столом. Берта хлопотала, нарезая тонкими ломтиками окорок на круглой деревянной доске. Возле каждого прибора легли домотканые салфетки, отделанные брабантским кружевом. Ужин продолжился, хотя никому не хотелось есть.
За то время, пока Вера с Алешей отсутствовали, Веренц успел сказать Ольге несколько слов, из которых она заключила, что он раскален до предела. «Что ж, – усмехнулась она про себя, – этого нам и надо! Злись, злись, гад проклятый, распаляй себя, я хочу, чтобы ты дошел до неистовства! Ведь состояние это тебе не слишком знакомо, не так ли? Ты не в своей тарелке, ты выбит из седла – ты себя не контролируешь… Я хочу, чтобы злоба тебя захлестнула, чтобы ты стал агрессивен, чтобы выпустил зверя из клетки. Раскрой свои карты, покажи нам свое истинное лицо! Нападай! И тогда никто не сможет обвинить нас в том, что мы начали защищаться… Самооборона… Вот то, к чему ты должен нас вынудить!»
– Послушайте, дорогие мои! А почему смолкла музыка? Ну-ка, сменим пластинку! – Она нежно улыбнулась Алеше, чем вызвала в Веренце некое подобие спазма, – он схватил со стола салфетку и прижал к губам, при этом стиснув ее так, что кружево порвалось. – Ага! Вот то, что надо. Шопен… И снова вальс! Объявляется белый танец! – Ольга поднялась на полупальцы, соединив свои точеные ножки в балетной позиции и воздев руки над головой, – теперь лицо ее выглядывало из этого подобия живой рамы, а глаза сверкали так, что казалось, выплескивают искры огня… Так же, на полупальчиках, невесомая, словно перышко на воде, она приблизилась к Алексею и присела перед ним в глубоком реверансе. Тот встал, поклонился, одной рукой обнял Ольгу за талию, а другой подхватил ее кисть и медленно, плавно повел по комнате. Вера мигом оценила их замысел – достаточно было взглянуть на Веренца, который весь покрылся багровыми пятнами, – и принялась растаскивать стулья, чтобы освободить пространство…
И музыка царила, звеня фортепианными трелями, и Ольга смеялась, кружась и полуприкрыв глаза…
Казалось, весь мир для этих двоих растворился в томлении вальса – в этом зыбком кружении, отрешенном от земной суеты. Вальс смешивал их дыхание, убаюкивал плоть, зачарованную колдовским ритмом на три счета…
Шопен заполнял собой все, и Вера безотчетным движением поднялась навстречу кружащейся паре… Перед нею оживал образ их угасшей любви – любви бесплотной танцовщицы и художника, влюбленного в ее душу, любви, существующей вне реальности, вне времени, любви, питавшейся созерцанием и лишенной страстного зова плоти…
