— Замолчи, — перебила ее Дафна. — Не говори ничего, о чем ты потом пожалеешь.
Лаура посмотрела ей в глаза:
— Ты моя лучшая подруга. Если я не могу сказать это тебе, то никому не смогу. Если обвинения против Джеффри будут доказаны, если он крал деньги, чтобы создать жизнь которой я гордилась, я разведусь с ним.
— Ты сейчас сердишься.
— Очень, но я отвечаю за свои слова. Я уже целую неделю как в аду. Если этот ад продлится только потому, что Джеффри хотел быть влиятельным человеком и покупать дорогие вещи, я разведусь с ним.
— Ты не знаешь фактов, Лаура. Если это и правда, на то могли существовать причины, о которых тебе ничего не известно.
— Никакие причины не могут оправдать это. Почему ты его защищаешь?
— Я пытаюсь быть разумной. Ты расстроена. Я пытаюсь сохранять спокойствие. Нам не известны факты.
— Они и не будут нам известны, пока Джефф не вернется.
— Неверно. Расследование Джонса многое нам откроет. Сравнивая банковские документы и документы фирмы «Фарро и Фрай», он сможет до мельчайших подробностей определить, на что и как расходовался доход Джеффа.
Лаура продолжала надеяться, что доход Джеффа покрывал их основные расходы, но не могла вычеркнуть из памяти сказанное Тейлором Джонсом. Джефф едва зарабатывал половину той суммы, которую принимала в расчет Лаура. Либо он возмещал разницу из денег, добытых при помощи мошенничества, либо лгал при заполнении своего налогового формуляра. Ни то ни другое не могло радовать.
Но Дафна была права. Пока им не известны факты, надо сохранять спокойствие. Теперь, когда она выпустила пары, это было проще. Злоба в ней все еще кипела, но она чувствовала усталость. Страшную усталость.
— Расскажи мне еще раз, как можно опротестовать арест, наложенный на наши счета. Каковы наши шансы на успех?
Шансы довольно большие. Единственная проблема аключается во времени. Я буду работать как можно быстрее. И все же может пройти довольно много времени, прежде чем суд станет слушать дело.
— Сколько? Две недели? Четыре? Восемь?
— Это займет от трех до шести месяцев. Можно возбудить о материальных трудностях, но ты не совсем соответствуешь требованиям, предъявляемым к неимущим.
От трех до шести месяцев. Лаура задумалась о сумме наличных денег, которая ей потребуется в течение этого времени, и о том, где она сможет ее раздобыть. Джефф бы нашел ответ на эти вопросы, но она не могла спросить Джеффа.
— Я продам дом. Мне он не нужен. Спрос, конечно, на него небольшой, но я смогу получить достаточно, чтобы мы продержались.
— Ты не можешь продать дом, потому что правительство взяло его под залог, а это означает, что в данный момент ты не можешь им распоряжаться.
— Тогда я заложу его, — раздраженно возразила Лаура. — Но из этих денег я смогу оплатить только счета по другой закладной, — ответила она сама себе. — И так я буду ходить по кругу.
— В каком-то смысле, да. Но ссуда даст тебе возможность продержаться, пока мы не разморозим другие источники доходов.
— Так ты думаешь, мне стоит сделать это?
— Я думаю, тебе нужно поговорить с Дэвидом. Выясни, какова ситуация в фирме. Может, они должны тебе какие-нибудь деньги.
— А их правительство не заберет?
— Вероятно нет, если они будут перечислены непосредственно на твой личный счет.
— А правительство не закроет фирму?
— Нет, пока не будет доказано, что Дэвид и другие были замешаны в махинациях Джеффа. Джонс выяснит это.
Лаура обхватила голову руками, упершись локтями в колени.
— Я в такой растерянности. Мне так страшно. Я так устала.
— Все еще не спишь?
— Сплю, но плохо. Просыпаюсь и снова задаю себе одни и те же вопросы, на которые у меня нет ответов. Все ответы у Джеффа. Где бы он ни был. — И вспомнив об этом, она снова почувствовала прилив ярости. — О Господи, если он действительно так обошелся со мной и детьми, пусть он сгорит в аду!
Обычно Джефф не переносил жару, но сейчас он до того окоченел, что с радостью бы согласился сгореть в аду. Ветер пронизывал его насквозь на склоне холма по дороге в город. Стопы, ноги, руки, нос, даже глаза — все заледенело и, казалось, останется таким навсегда. Как бы героически ни работала печь в его хижине, она не могла противостоять бесчисленным потокам ледяного воздуха, которые просачивались через невидимые щели в стенах.
Идти в город было рискованно. Он скрывался всего лишь неделю, чего было явно недостаточно, чтобы его внешний вид изменился до неузнаваемости. Борода покрыла нижнюю часть лица, но еще не скрыла ее полностью, как он того хотел, и, даже несмотря на шерстяной капюшон, его легко могли узнать, если в газетах или по телевидению были даны его фотографии. Но он готов был рискнуть. Если он не пойдет куда-нибудь согреться на пару часов, то сойдет с ума.
Сумасшествие грозило ему и вследствие отсутствия человеческого общения. Никогда еще в своей жизни он не был так надолго лишен общества. Звуки транзистора невозможно было сравнить с человеческой речью. Он должен был убедиться, что конец света еще не наступил. Посещение города убедит его в этом. К тому же он сможет поразмяться. Он всегда пешком поднимался по лестнице в своей фирме, гулял по городу во время ленча, сгребал снег или листья, упаковывал мусор для вывоза на свалку, не говоря уже о теннисе, который превращался в ожесточенные схватки. В хижине ему ничего не оставалось, как ходить из угла в угол, отжиматься, прыгать и делать наклоны. Он честно все это проделывал утром и вечером по заведенному расписанию, а также блуждал по скалам, окружавшим его убежище. Но по-настоящему ходить, двигаться он там не мог.
Кроме того, у него была еще одна причина для похода в город — ему необходимо было отвлечься. В перерывах между чтением, радио и уборкой хижины он неизбежно возвращался к мыслям о тех, кого он оставил, — он думал о Лауре и Дэвиде, Дафне и Лидии и о том, как он всех их обманул. Он размышлял над тем, какой размах приобрели неприятности, заявила ли о себе Служба внутренних доходов и насколько это усложнило жизнь Лауре. Он знал, что она выкарабкается, обязательно выкарабкается, ей всегда это удавалось. Она сделает все возможное и будет жить дальше. Гораздо больше его тревожили Дебра и Скотт. Они были самым больным из всего происшедшего. Он волновался о них — не об их ежедневном существовании, потому что об этом позаботится Лаура, а о чувствах, которые они испытывают к нему. Он знал, что они возненавидят его, и понимал, что заслуживает этого; и все же чем больше он размышлял, тем больнее ему становилось. Он превращался в психически больного человека, не имея рядом ни единой живой души, которая могла бы отвлечь его от мрачных мыслей и скрасить его одиночество. А сам он себе не настолько нравился, чтобы оно могло доставить ему удовольствие. Жизнь превращалась в пытку.
