Мэкси с вызывающим видом выставила вперед обутые в сапожки ноги, откинулась на спинку кресла, словно пользуясь заслуженным после удачной атаки отдыхом, и продолжала:
— Может, ты слишком толстокож, чтобы обращать внимание на общественное мнение, но у тебя, между прочим, есть клиенты. Об этом ты подумал? Или о своих деловых партнерах, которые, как известно, не слишком любят, когда их фамилии начинает мусолить пресса? А как насчет журнального мира? Неужели, Каттер, ты настолько наивен, что думаешь, будто все эти Ньюхаузы, Херсты, Анненберги и другие займут твою сторону? Ведь они все знают, что ты чужак и к издательским делам никакого отношения не имел и не будешь иметь. Да в газетах и на телевидении так это распишут — пальчики оближешь. Еще бы, чтоб закрывались сразу четыре журнала! Сотни людей вышвыривают на улицу! И все потому, что какой-то недоучка, и пяти минут не занимавшийся журналами и только-только получивший там свое местечко от жены, так надумал?
Каттер перевернул нож для бумаги, переставил чернильный прибор, завел настольные часы. После короткой паузы Мэкси продолжила — было очевидно, что дядя не собирается нарушать своего молчания.
— Не хотелось бы мне быть на твоем месте, Каттер, когда мы устроим нашу пресс-конференцию. Уверена, что к нам присоединится и Пэвка. Пусть у него и нет никаких акций, но все журналисты его просто обожают, считают гением — и это так. Но к тому же он еще прекрасный человек. Помнишь, что о нем писали, когда он оформил ретроспективную выставку в Музее графики? Да это не человек, а целое учреждение. И шанс стать тем, кем он сегодня стал, дал ему не кто-нибудь, а отец. Один из четырех журналов, «Радиоволна», кстати, его детище! Зэкари Эмбервилл считал, что у всех этих четырех журналов блестящее будущее. А люди отцу верили, о чем ты, наверное, забыл. Отец был для них легендой. И остается ею!
— Ты хочешь меня шантажировать, Мэкси? Не выйдет! С этого утра все четыре журнала больше не существуют! Так решила твоя мать — это ее право.
— Ты, — медленно процедила Мэкси, — ты просто вонючка, презренный лжец. Мать ничего не решала. Это все ты! Не знаю, зачем тебе было нужно, но это твоих рук дело.
— Кто позволил тебе так со мной разговаривать?
Мэкси еще не доводилось видеть своего дядю в бешенстве. Она улыбнулась ему прямо в глаза: сейчас они были жесткими и метали ледяные искры. Если бы это действительно было решение матери, он никогда бы так не отреагировал. Не такой он был человек, ее дядя Каттер, неизменно подтянутый, владеющий собой, невозмутимо красивый и вежливый.
— А я отрицаю твое обвинение в шантаже, — улыбка Мэкси расползлась теперь по всему лицу — наглая улыбка Чеширского кота. — Тебе что, незнакомо такое понятие, как моральное принуждение?
— Да само слово «моральное» в твоих устах — это не смешно, а просто абсурдно! Ну хорошо, Мэкси, что тебе надо?
— Журнал. Один из четырех. И чтобы ты оставил меня в покое ровно на год и я делала все, что захочу. Никаких условий, никакого заглядывания мне через плечо, никакого сокращения сметы. Особенно последнее.
— Чувствуется, ты уверена, что унаследовала от своего отца его хватку. Значит, одна хочешь спасти целый журнал? Да ты же за всю жизнь, может, всего неделю и проработала. И то неделя эта пришлась на лето, когда ты готовилась к каким-то экзаменам. Но давай не будем пререкаться, — произнес он, снова овладев собой, — это никуда нас не подвинет. Если удастся уговорить Лили отдать тебе на откуп один из журналов — а только от нее такое согласие может исходить, — то тебе и твоим братцам придется гарантировать, что вы ни при каких условиях не станете втягивать в наше семейное дело средства массовой информации.
— Но тогда мы полностью развяжем тебе руки в отношении трех других журналов, — отреагировала Мэкси, сразу помрачнев.
— Не вы мне их связывали, не вам и развязывать. Я вообще против того, чтобы поддаваться на шантаж, или как бы его ни называли. Не думаю, кстати, чтобы пресс-конференцию, созванную девицей, известной своими великосветскими похождениями, и ее братом, который из-за своей несчастной болезни не в состоянии толком увидеть даже журнальный макет, чтобы такую пресс-конференцию восприняли здесь всерьез. Но ради сохранения мира в семье и чтобы ты не начинала выступать со своими штучками — а это ты умеешь! — я переговорю с Лили. Если бы она согласилась, то о воскресении какого из журналов ты пытаешься вести речь?
— «Бижутерия и банты», — тут же ответила Мэкси.
Она ни минуты не сомневалась, что, если бы отец был жив и перед ним стоял выбор, он взял бы именно этот, свой первый журнал-талисман, принесший ему удачу.
— Что ж, попытаюсь уговорить твою мать, Мэкси, но пока что обещать ничего не могу.
— Дерьмо все это! — Мэкси резко поднялась и направилась к двери. — С сегодняшнего дня я считаю себя главным редактором журнала, — заявила она, выходя. — С этой минуты! И не надо провожать меня до лифта. Сама дойду.
Усталая, но с чувством одержанной победы, переполнявшим все ее существо, вошла Мэкси в свою квартиру на шестьдесят третьем этаже «Трамп Тауэр». Она далеко не была уверена, что ей удалось «прижать» Каттера, чья репутация надежного, хотя и не слишком удачливого, банкира могла все же вынести этот удар, затрагивающий лишь его деловое чутье. За последний десяток лет многие журналы мирно почили в бозе — о них слегка погрустили и тут же забыли. Поворачивая ключ в замке, Мэкси вдруг подумала: ведь будь Каттер одним из многоопытных членов редколлегии «Эмбервилл пабликейшнс», ей вряд ли удалось бы повлиять на него своими угрозами насчет пресс-конференции. А вообще интересно, как они созываются, эти пресс-конференции?
— У-у-у!
Мэкси повалилась на пол под тяжестью какого-то босоногого долговязого существа, с диким криком набросившегося на нее сзади: тяжесть заметно увеличивали рюкзак и три теннисные ракетки в чехлах. Существо продолжало орать и стискивать ее до тех пор, пока Мэкси не попросила о снисхождении.
— Мамочка, маленькая ты моя, миленькая ты моя! — радостно завопило существо. — Ты уже приехала? А я-то захожу в дом, залезаю в холодильник — а там ничего! Но ты здесь, значит, не дашь мне умереть с голоду, мамочка моя родная, ты же всех помогаешь спасать от голода, так спаси и меня.
— Детка, Анжелика, ради бога, ты мне все кости переломаешь. Отпусти! — жалобно взмолилась Мэкси: за время пребывания в теннисном спортлагере ее одиннадцатилетняя дочь выросла, кажется, чуть не на полголовы. — Что ты тут вообще делаешь? Ты же собиралась вернуться из лагеря только на следующей неделе?
