Он там не один. Курт там не один, и Стас это знает.
Странно, но когда всё встало на свои места панический страх отступил. Место его заняло другое, более опасное чувство…
— Спасибо за коктейль, — в голосе сталь, — я попробую его в другой раз. А сейчас просто дай мне пройти.
— Ульяна…
— У тебя там клиенты у стойки, — снимаю его ладонь с ручки и уверенно тяну на себя дверь.
Тёмный коридор подсвеченный синими люминесцентными лампочками встречает меня тишиной и знакомой прохладой. Дверь гримёрки в конце коридора приоткрыта и тонкая полоска света рассеянной жёлтой лужей падает на мрачный пол.
Да, Курт там не один, я определённо слышу приглушённые голоса, один из которых — незнакомый женский.
Часть 35
Подслушивать плохо! Это очень плохо. Поступок недостойный, в чём-то даже унизительный. Но ещё хуже, когда твой мужчина, которому ты безгранично поверила, с которым делишь одну постель и которого пустила в душу водит в свою гримёрку каких-то левых баб!
Будь это что-то невинное, Стас бы не защищал так рьяно эту несчастную дверь.
Господи, поверить не могу! И за целый месяц ведь ни единого прокола, ни толики подозрения. Или я просто была слепа, оседлала розового пони и не хотела замечать очевидного?
Я должна увидеть всё собственными глазами. Нет, я не мазохзистка и не извращенка, мне это нужно для того, чтобы не было соблазна потом сделать вид, что всё это мне просто почудилось. Как после этого быть с душевными муками я разберусь позже.
Стараясь отключить голову и эмоции, тихо крадусь по стеночке к гримёрке, но в груди жмёт так сильно, что больно дышать.
И вот она — дверь. Я уже вижу сквозь узкую прореху в зеркальном отражении его вихрастый затылок и половину лица девушки с иссеня-чёрными волосами.
Мелькает восторженная мысль: Боже! Да же это Палома! Всего лишь его сестра! Болван Стас просто этого не знает! Но девушка чуть сторонится и я вижу, что это не породистая молоденькая немка Рейнхард, это совершенно незнакомая мне девица с раскосыми глазами и неестественно идеальными бровями. А потом слышу звонкий детский смех и замечаю её — маленькую девочку… у него на руках.
— Папа, а здесь есть парк аттракционов? — говорит малышка на немецком и прижимается к плечу Курта. — Я очень хочу покататься на каруселях.
— Конечно, есть, Элли, это Москва, огромный город. Здесь есть всё, даже зоопарк.
— Хочу! Хочу в зоопарк! Мамочка, можно? — оборачивается на брюнетку, и та, мягко улыбаясь, бросает взгляд на Курта.
— Может быть, милая, мы с… папой ещё не решили.
— А ты знаешь, какую песню я выучила в детском саду? Хочешь спою для тебя? — оживляется девочка и, не дожидаясь ответа, начинает запевать звонким голоском что-то отдалённо знакомое, но я уже не слушаю.
Немецкий язык я знаю плохо, но всё-таки знаю, и уж этот незатейливый диалог счастливого семейства, к сожалению, перевела без большого труда.
Брюнетка хлопает в ладоши и переводит взгляд полный осторожного обожания с Курта на свою дочь, Курт подпевает ребёнку и всё это выглядит так… отвратительно идеально.
Не силах больше наблюдать за семейной идиллией прекращаю глазеть в приоткрытую дверь и прижимаюсь затылком к прохладной стене. Закрываю глаза и мысленно считаю до десяти, чтобы не дай-то Бог не дать волю слезам.
У него есть жена и маленькая дочка. Ну конечно! Славная семья из Мюнхена, прилетели навестить папочку, который подзадержался в очередном гастрольном туре. Папочку, который в промежутке между концертами нашёл себе доверчивую русскую, влюбил в себя, перебрался к ней на постой и разбил к чертям её глупое сердце…
Господи, как можно было быть настолько наивной?! Как? Прав был отец, он сразу его раскусил. И Олег тоже был прав! Только я закрыла глаза и слепо повелась на инстинкты. Примитивные животные инстинкты!
Хотя что уж — я влюбилась, а это гораздо хуже.
Уже не заботясь о том, заметят меня или нет стремительно несусь на выход, потому что слушать, как поёт этот ребёнок — невыносимо. Дочка Курта.
У него есть дочь.
Открываю дверь и словно выпадаю из реальности. Музыка, шум, масса лиц. С огромной плазмы на меня смотрит лицо улыбающегося Курта Рейнхарда и мне хочется запульнуть в монитор сумочкой, сжечь напалмом это заведение, лишь бы только не видеть этой лживой улыбки.
— Ульяна, прости, я понятия не имею кто это, никогда раньше её здесь не видел, клянусь, — рядом откуда ни возьмись оказывается Стас. — Появилась сегодня вечером с этой девочкой, отыскала Курта. Но ты знаешь, мне показалось, он был совсем не рад её видеть.
— Нет, Стас, он был очень даже рад, хватит его покрывать. Я видела всё своими глазами и Курт её точно хорошо знает, — хватаю со стойки оставленный минутами раннее стакан с коктейлем и пью, не чувствуя вкуса.
— Нет, говорю же — она здесь впервые, я тут всех постоянных как свои пять пальцев…
— Это кролик из шляпы нашего виртуозного фокусника, — невесело усмехаюсь и вытираю губы тыльной стороной ладони. — Пожалуйста, не говори ему, что я была здесь.
— Но…
— Хотябы ближайшие пару часов. Пожалуйста. Я хочу успеть собрать вещи одного проходимца, которого каким-то зловонным ветром принесло в мою жизнь. (236ad)
— Мне кажется, ты торопишься с выводами, — предпринимает вялую попытку обелить товарища бармен, но я даже слышать ничего не хочу.
Девочка назвала его папой, какие тут ещё могут быть сомнения! Стоять, унижаться, слушая, как он будет вешать мне на уши лапшу? Я уже услышала всё, что должна была услышать.
Расталкивая народ выхожу из клуба и, задев плечом верзилу у входа, уверенно иду к своему автомобилю.
Часть 36
Никогда в жизни больше не поверю мужчине! Никогда! Катись к дьяволу, Рейнхард!
Остервенело хватаю с полки его вещи и заталкиваю в огромный чемодан.
Парфюм на комоде, зубная щётка в ванной, любимая уродливая кружка — ни единого напоминания о нём!
Я не злюсь на его жену и тем более ребёнка — они уж точно ни в чём не виноваты, скорее они такие же жертвы, как и я. Я даже не злюсь на Ганса так, как он того бы заслуживал. Я злюсь только на себя! На свою недальновидность. На свои розовые очки. На своё чёртово тело, которое как компас реагировало на него с первой секунды встречи и которое меня подвело.
Весь такой милый, забавный, с упругой задницей и лживым языком. Сладкоголосый соловей. Грёбаный фашист!
Вижу в корзине для белья его футболку, достаю, рву на лоскутки и пихаю в чемодан. Следом открываю лосьон после бритья и обильно поливаю содержимое. Глупая детская пакость которая меня не красит, но мне надо хоть на что-то излить свою ярость.
Словно поворотом невидимого тумблера включился архив воспоминаний и счётчик прожитых вместе минут. Встреча в забегаловке, барбекю, наше танго и первая ночь. Какой же до одури счастливой я была. Счастливой и глупой!
Шмыгаю носом и прямо из горла отпиваю красное полусладкое тысяча девятьсот девяносто седьмого года. Купила отметить наш маленький юбилей.
Хрен тебе, а не марочное "Мерло", Рейнхард.
Поворот ключа в двери заставляет меня вздрогнуть. Ещё же двенадцати нет, у него должно быть выступление…
Стас! Ну конечно!
Резко смахиваю со щёк слёзы и хватаю ручку забитого до отказа чемодана. Сейчас я выйду, отдам молча его вещи и укажу на дверь. Никаких унизительных истерик и тем более слёз. Такой радости я ему не доставлю.
— А кто-то говорил мне, что хорошо воспитан, — Курт стоит у двери и, сложив руки на груди, улыбается. До чего же красивый. Ровно настолько, насколько гнилой. — Подслушивала у двери гримёрки, признавайся?
— Проваливай! — толкаю к нему чемодан и киваю на дверь.
— Можно мне хотя бы сказать пару слов? Даже смертникам перед казнью разрешена последняя исповедь, — он мягко улыбается и меняет тон на шутливого на серьёзный: — Амазонка, не руби с плеча, давай поговорим.
