прочитала его, чтобы проверить, не спам ли это. Отец, даже не открыв конверт, опешил. Глаза вышли из орбит и пристально смотрели на почерк, которым были выведены его имя и адрес. Он, несомненно, узнал, от кого письмо. Слезы, застывшие в глазах, говорили о том, что он ждал его. Не обращая внимания на дочь, отец схватил конверт и закрылся в своей комнате. Она решила его не беспокоить и тоже закрылась в своей. Только слышала потом, как он наливал себе вино, чокался бокалом о бутылку, что-то бормоча, и пил в безмятежном одиночестве, горько заливаясь слезами.
Все важнейшие контрольные мероприятия были пройдены. И хоть Татьяна завершила их не без труда и не совсем по совести, она все равно была счастлива. Счастлива, что все закончилось. Ей казалось, с этим и прекратятся ее мучения: постоянная боль, насмешки и замечания, необходимость кому-то подчиняться и ежедневно выполнять изнурительную рутинную работу. Хотя все вокруг, наоборот, вбивали ей в голову, что самое трудное еще впереди. Но до выпускного у них оставалось немного времени перевести дух.
Муравьеву уже пригласили работать в театр, тот самый, на сцене которого они играли выпускной спектакль. Даша устроилась туда же. Близняшки Лиза и Вера собирались поехать покорять столицу. А Татьяна не знала, что ей делать со своей жизнью. Предложения ей никакие не поступали. Впрочем, она и не ждала.
Теперь, когда свободного времени стало больше, чем необходимо, Татьяна много думала о туманном будущем, переживая, что делать, если работа не найдется. Вероятность такого исхода ей казалась высокой, хоть отец и пытался заразить ее уверенностью в обратном.
По привычке она тренировалась каждый день, в своей комнате, в который раз пересматривая диски с мультфильмами, что взяла у Вадима. Потом подолгу гуляла по городу. Пару раз с Муравьевой. Та сама звала, так запросто звонила и предлагала встретиться.
За время этих продолжительных прогулок они неплохо поладили. Муравьева была чистым флегматиком, обо всем говорила спокойно, без ярких эмоций. После того совместного плача у Вадима на кухне, она больше не раскрывалась так эмоционально перед Татьяной, но зато разговоры они вели вполне откровенные.
Как выяснилось, Муравьева страдала теми же проблемами, что и все девушки: переживала из-за отношений с парнем, пыталась избавиться от комплексов, жаловалась на одиночество и непонимание, сталкивалась с трудностями выбора хорошей косметики за приемлемую цену и невозможностью подобрать качественную подходящую обувь. Все это они обсуждали во время прогулок, блуждая по исхоженным центральным улицам, иногда забредая в какой-нибудь парк. С удивлением Татьяна обнаружила у Муравьевой неплохое чувство юмора, как минимум наличие самоиронии, поэтому они нередко хохотали, чего Татьяне в последние дни особенно не хватало. И никакие, даже самые остроумные стендап-комики не могли вызвать такой искренний и безудержный смех, как любая глупость, что попросту попадалась по пути или случалась с каждым, тот самый смех, вызванный у друзей необъяснимой смешинкой над вещами, которые со стороны или в другой ситуации смеха вызывать не должны.
Муравьева предложила Татьяне вместе пройтись по магазинам в поисках нарядов на выпускной. Обеим нужна была помощь в выборе и платья, и обуви, и украшений, поэтому Татьяна обрадовалась возможности заниматься изнуряющим шоппингом не в одиночку. Девушки гуляли по торговому центру в сердце города, в котором, посчитали, смогут найти сразу все. Переходя из магазина в магазин, много обсуждали академию, что-то вспоминали с теплотой, что-то с обидой. У каждой обиды были свои, но они все равно понимали друг друга, потому что лепили их из одного теста. Много говорили о работе, которой им придется посвятить следующие лет двадцать своей жизни. Не меньше говорили о парнях. Точнее Муравьева говорила о своем, жаловалась на него, оправдывала себя, а в конце заключала, что сама же во всем виновата. Татьяна ее слушала, думая, что хоть таким странным образом набирается опыта. Хотя Муравьеву вряд ли можно было назвать умудренной жизнью. Это были ее первые отношения, и она сама не знала, как в какой ситуации себя вести. И, казалось, говорила все это Татьяне, потому что больше ни у кого не могла спросить совета или поддержки. Татьяна не уставала ей напоминать, что сама ничего не понимает, но Муравьева это игнорировала.
После очередной тирады своих переживаний она осторожно спросила:
— Как там Вадим?
— Не знаю, — пожала плечами Татьяна и опустила взгляд в черную глянцевую поверхность плитки, припыленную тысячами следов.
Муравьева сделала вид, что удивлена, приподняв одну бровь, но остальные мышцы лица остались незадействованными, выдавая флегматичное равнодушие.
— Вы не общались с того раза после спектакля?
Татьяна только помотала головой, а про себя думала: «Зачем она это спрашивает? Если сама о себе все рассказывает, еще не значит, что я должна теперь тоже изливать душу».
— Впрочем, чуть больше недели прошло. Может, еще напишет, — предположила Муравьева, взглянув куда-то за горизонт.
Они шли по центральному коридору второго этажа, прорываясь сквозь толпу прогуливающихся покупателей. Коридор имел ширину почти в две дорожные полосы, но его все равно не хватало для такого количества гуляющих. Толпа знаменовала начало туристического, а, значит, и летнего сезона. Торговый центр кишел представителями разных национальностей, вероисповеданий, видов деятельности, городов, островов и стран. Татьяна с интересом наблюдала за наиболее колоритными из них, пытаясь понять, к какой культуре они относятся, на каком континенте живут, во что верят и чем занимаются. Она больше предполагала и придумывала, но опровергнуть все это фактами не могла. И ей это нравилось. Нравилось, что нет ограничений для фантазии. Но Муравьева настойчиво возвращала ее к нежелательному разговору.
— Не было похоже, чтобы он не хотел продолжения, — заметила она вдумчиво.
— Я не хочу, — резко ответила Татьяна, скорее, сообщая о своем нежелании продолжать этот разговор, чем об отношениях с Вадимом.
— Вот как? Мне показалось, он тебе нравится, — Муравьева, уверенная в своих словах, улыбнулась.
— С чего ты взяла?
Татьяна опешила от наглого предположения, но смутилась с румянцем на щеках. Та поймала ее взволнованный взгляд и улыбнулась еще шире. Только девушке показалось, что улыбка эта отражает все собранное в Муравьевой ехидство, которого, впрочем, там соскреблось немного.
— Видимо, показалось. Жаль. Парень классный. Такой недолго будет свободным.
Муравьева говорила это уже не в лицо подруге, а снова глядя куда-то вдаль, придавая тем самым себе напыщенной серьезности и мудрости. Девушке не понравилось это угрожающее замечание.
— Почему? — невольно вырвалось.
Муравьева одарила Татьяну самодовольным
