ревнует? Пытается сделать вид, что ей всё равно, но всё-таки проскальзывают в её взгляде и интонации нотки обиды. Это довольно странно для человека, если я безразличен ей.
Почему я вдруг решил ехать в загородный дом своих бабушки с дедушкой, сам не знаю. Обычно я прячусь там от грёбаной повседневности, которая выматывает своей суетливостью. Возможно, это место единственное, где я считаю себя как дома. Мне спокойно в стареньком домике, а свежий воздух и пение птиц только помогают расслабиться и хорошенько всё обдумать.
— Куда мы едем? — спрашивает Эмма, нарушая тишину, которая образовалась между нами и принялась давить. Ненавижу это состояние, когда уши закладывает молчанием… Уж лучше бы она кричала и обвиняла меня. Я бы точно знал, о чём она думает, а сейчас…
У нас всё очень неправильно: либо мы хотим друг друга, либо молчим, пытаясь в одиночку справиться с нависшей над головой тучей под названием «неопределённость». Я смотрю на Эмму и улыбаюсь уголками губ, а она начинает хмурится, как маленький ёжик.
— Недалеко отсюда… — отвечаю я.
Повезло, что домик находится как раз по той же трассе, что и завод. Ехать недалеко, поэтому мы скоро сможем выйти из замкнутого тесного пространства и поговорить.
— Почему мы не могли поговорить здесь? — спрашивает Эмма, с опаской посматривая на дорогу.
Я тот ещё романтик, да… Везу девушку в лес чтобы пообщаться с ней. И что она думает обо мне? Что я хочу изнасиловать и убить её? Хочется что-то сказать ей в своё оправдание, но я молчу. Потому что это будет выглядеть глупо. «Я не насильник, Эмма, не переживай!». Фразочка так себе.
— Потому что там спокойнее, тише и… Эмма, тебе там понравится.
Она кивает, скрещивает руки на груди и отворачивает голову в окно. Интересно, почему не захотела сесть рядом со мной? Побоялась реакции собственного тела на меня? Или тут замешано что-то другое? Может быть, я на самом деле противен ей? От последней мысли мне становится не по себе. Если бы Эмма вела себя иначе и бегала за мной, возможно, она и не заинтересовала бы меня так сильно, как сейчас… Впрочем, я был вынужден признать своё поражение: она засела в моей голове прочно: уже нет разницы, что могло бы быть если…
Сворачиваю с трассы на ухабистую дорогу к дому. Он находится в глубине леса, дальше посёлка. Начинает потрясывать, и Эмма цепляется за ручку над дверцей. Она внимательно смотрит на дорогу, словно пытается запомнить её на случай побега, отчего мне становится смешно.
— Я не собираюсь причинять тебе боль! — говорю я, внимательно глядя на неё через зеркало заднего вида.
— Я этого не говорила, — фыркает Эмма.
— И не надо было! Всё ведь видно!
Останавливаю машину около покосившегося штакетника. Я мог бы давно восстановить тут всё, но не хочу менять, чтобы не разрушить воспоминания, хранимые этим местом.
— Это… — говорит Эмма, выйдя из салона.
Я распрямляю плечи, вытягиваюсь и смотрю на неё.
— Да. Это то самое место, куда мы и направлялись! Извини, что не дворец, но оно для меня дороже многого… Этот дом — часть моей жизни, которую мне не хотелось бы забыть…
— Тут здорово! — улыбается Эмма.
Я не ожидал такой реакции. Кристина толерантно поморщила бы носик и сказала, что всё не так уж плохо, но только чтобы не обидеть меня, а Эмма… В который раз убеждаюсь, какая она особенная.
— Вот и я о чём! Ты не видела самого главного! Пошли внутрь!
Я открываю калитку. Скрип петель ничуть не раздражает меня, он напоминает тот самый звук из детства… Бабушка была ещё жива, а вот деда не стало. Отец привозил меня сюда, и калитка скрипела точно так же. Она была для бабушки своего рода звоночком. Если скрипнула, значит, внук приехал. Губы на секунду трогает улыбка. Эмма проходит во двор и направляется к пруду, ведомая кряканьем уток. Одно время их тут было видимо-невидимо… Мне даже пришлось ружьё покупать. Не для отстрела, нет… Отпугивал охотников, покусившихся на частную территорию, пальбой в небо. Мне вдруг захотелось рассказать эту историю Эмме, но я остановил язык, прикусывая его. Я не делился сокровенными воспоминаниями даже с отцом, так почему вдруг взбрело в голову сделать это сейчас?
Приближаюсь к Эмме и застываю на месте в шаге от неё. Она внимательно наблюдает за уткой, плывущей по чуть замутнённой поверхности пруда. Следом за ней тянется выводок. Кто-то из малышей выбивается, заставляя маму притормозить и вернуться за ним. Это выглядит забавно. Неужели и у меня родится ребёнок, за которым нужен будет точно такой же уход? Не верится даже…
Смогу ли я стать отцом?
Эмма обхватывает себя руками, и я замечаю, что она продрогла. Пока она любуется прогулкой пернатых, потихоньку иду в дом. Поднимаюсь по крыльцу, слушая скрип половицы, теребящий сердце. Каждый скрип, каждая трещинка в доске, каждый шорох хранят уйму воспоминаний.
Замок открывается не сразу. Надо бы поменять его, потому что этот уже совсем старый. Переступаю порог, оказываясь на веранде, и вдыхаю запах мяты и чабреца. Бабушка любила собирать их и делать различные целебные сборы. Я беру красный клетчатый плед, лежащий на скамейке, и возвращаюсь к Эмме. Плед старенький, но мягкий и быстро помогает согреться. Ещё подростком я кутался в него, когда промокал под дождём.
Когда я подхожу, Эмма уже дрожит от холода. Смотрит на меня и улыбается, когда видит плед. Я бережно кутаю её и хочу обнять, но понимаю, что до добра подобная близость не доведёт, поэтому делаю шаг в сторону.
— Обычно тут бывает больше уток. Наверное, перестали прилетать из-за того, что я крайне редко приезжаю сюда в последнее время и не подкармливаю их, — начинаю я разговор.
— Тут здорово… И воздух такой чистый! — шепчет Эмма, стягивая плед на груди.
Она всё ещё дрожит. Ещё сильнее хочется обнять её, но я даю себе установку — нельзя!
— Вон там направо есть небольшой сад. Через
