– Настен, твоим родителям ничего не угрожает. Возле дома всегда дежурят телохранители. Я поручил Нине Васильевне готовить пищу и убирать дом твоей мамы. Не надо ей сейчас геройствовать. Пусть спокойно живут. Больше отдыхают, общаются. Лишь бы со Стычкиным ничего не стряслось.
– Что ты имеешь в виду, Бесо? – хмурится Настена.
– Я заболел после освобождения из тюрьмы, – дрогнувшим голосом отвечаю я.
– Он никто мне, Бесо. И я не хочу думать о нем, беспокоиться. На крайний случай мама позвонит, если Стычкину вздумается заболеть. Я больше волнуюсь за маму… Хоть она и регулярно посещает врача, но… Такие стрессы ей ни к чему.
– Настен, ты побудешь со мной совсем немного и…
– Я не хочу тебя оставлять, – отвечает она надрывно. – Я оформлю академический отпуск и вернусь. Целых два или три месяца, Бесо! Как я без тебя выдержу столько времени?
– Зато потом я намерен жить долго и счастливо.
Все проходит в точности, как описывал Семен Сергеевич. Мне угнетают иммунитет, делают его полностью стерильным, чтобы наверняка удостовериться, что в костном мозге не осталось злокачественных клеток. Спустя некоторое время – после получения результатов анализов – проводят процедуру аутотрансплатнтации.
Помещают в инкубатор, где наблюдают каждый час. Настька живет в соседней палате. Отказывается меня оставлять, но я настаиваю на ее отъезде домой. Какая разница, где она находится, если мы не видимся? Мне до чертиков надоели люди в белых халатах, препараты, уколы, бесконечные заборы крови, но я терпеливо отсчитываю дни, в надежде уйти отсюда живым и здоровым.
Так проходит месяц. За ним тянется второй. Настя переводится на заочное обучение. Прилетает ко мне раз в неделю. Кладет ладошки на стекло и плачет, глядя через него на меня.
– Ты похудел, Бесо, – шепчет одними губами. Я ее даже не слышу – угадываю слова, обращенные ко мне. Жадно ползу по ней взором, останавливаясь на животе. Он вырос. Да и Настюха округлилась, стала еще женственнее и красивее. – Я купила календарь. Он висит на холодильнике. Каждое утро я зачеркиваю красным фломастером день. Еще один день без тебя. Я очень скучаю…
– Скоро меня отсюда выпустят, Насть.
Врачи не разрешили ей пребывать со мной в палате. Предположили, что наш… хм… тесный контакт не будет способствовать моему выздоровлению. Или существенно его затормозит.
Я и сам понимаю, что не смог бы просто на нее смотреть…
– Мне показалось, что маленький толкнулся, Бесо. Наверное, мне кажется, хотя врач говорит, что это возможно, – улыбается она.
Наши ладони разделяет несколько миллиметров стекла. А наши сердца больше не разделяет ничего… Словно нет расстояния, трудностей, испытаний, недосказанностей… Они остались в прошлой жизни.
– Не кажется. Живот уже торчит, Настена. Приеду и… буду тебя есть медленно, обгладывать каждую косточку. Облизывать, целовать, ласкать… Черт, у меня в глазах темнеет только от этих разговоров.
– Вот и не говори, не волнуй себя и меня. Я тебя очень люблю, Бесо. И я придумала имя нашему сыночку.
– Зря, моя красавица. У тебя там девочка – такая же светленькая и вкусная, как ты. И я хочу назвать ее Тамара – величественная, царственная. Моя Тамрико, Томочка…
Настюха плачет. Гладит мою ладонь, прижимается к стеклу лбом, всхлипывает. Я точно знаю, что мы это переживем. Все будет хорошо. Она не послушалась меня, не ушла… Боролась за нашу семью, как могла… Наверное, ей сама Вселенная помогала меня вразумлять.
– Не плачь, Настен. Еще немного осталось.
Последний месяц пребывания в клинике Настя пишет мне почти каждый час. Рассказывает о своих чувствах, планах, снах… Делится событиями, происшедшими в семье за это время. Мне становится известно, что Жирного и его подельника пристрелили в какой-то бандитской разборке. А от Лютого узнаю, что посадили Мухина. Оказывается, он почти год находился в разработке у следственного комитета и службы по контролю за оборотом наркотиков. Его люди промышляли не только воровством. Отжимали бизнес у таких, как я, прессовали, запугивали, убивали… Наверняка Стычкина выбрали козлом отпущения и оговорили, чтобы увести следаков в другое русло. Подсунули фальшивые улики, чтобы выгадать еще немного времени. А общака никакого не было – уже не девяностые. И такие, как Мухин не станут держать деньги в сейфе. Они покупают мандаты, заводы, пароходы, шахты. Становятся добропорядочными гражданами и отмывают деньги от наркоторговли через легальный бизнес. Как я сразу не понял этого… Зачем только было кого-то подставлять? Сжигать Настин дом, похищать ее? Они с самого начала знали, как обстоят дела. Просто хотели достать меня. Отжать у меня как можно больше денег и свалить за границу, пока ветер без камней. А идея с похищением Насти полностью принадлежала Жирному. Уверен, что Мухин ничего об этом не знал. Он занимался другими вещами – выводил активы, переоформлял недвижимость и бизнес на подставных лиц. Не мог он участвовать в такой мелкоте, как похищение моей девочки, не мог…
От Лютого же узнаю, что Аркадию Стычкину никаких обвинений не предъявляется. Он будет выступать свидетелем по делу Мухина в суде. Ему не повезло только в одном – он слишком хорошо знал Жирного. А с Мухиным имел общие дела до заключения под стражу. К слову, дело о поджоге Настиного дома теперь не на кого повесить – оба преступника мертвы…
Выпускают меня раньше условленного срока. Врач проводит тщательное обследование и разрешает улететь домой. Не помню, чтобы уличный воздух казался мне таким вкусным. А лица чужих людей – родными… Я как дикарь, которого выпустили из леса. Смотрю, вдыхаю, чувствую… Жадно впитываю в себя жизнь во всей ее красе. Смотрю на мир, словно никогда здесь не был. И, да… Ценю. Возможность топтать эту землю еще какое-то время.
Спускаюсь по трапу самолета. Сажусь в автобус, подъезжаю к терминалу, завидев родные лица. Они все приехали меня встречать – моя Настя, ее мама, тот самый Стычкин, Влад и Лютый, Нина Васильевна, мамуля и Давид…
Глаза против воли увлажняются… И я не пытаюсь скрыть слезы – не стыдно… Совсем не стыдно любить, понимать, что ты ответственен не только за себя.
– Бесо! – она бросается в мои объятия. Прижимается к груди, льнет, украдкой целует мое лицо. – Там девочка, ты был прав. Честное слово, я не спрашивала врача, хотела, чтобы мы вместе пошли на УЗИ, а она возьми и ляпни! Бесо, как я рада, что тебя отпустили.
– Милая моя… Настена. Сначала я думал, что ты мое наваждение, но это не так.
– А кто тогда? – удивленно распахивает глаза Настя.
– Благословение. Вот кто.
Эпилог
Настя
Неужели, боль может быть такой сильной? Кажется, еще секунда, и я умру… Меня просто разорвет изнутри. Не понимаю, как женщины все это терпят? Что заставляет их идти на этот шаг во второй раз? Чувствую, как на висках и между грудей набухают капли пота, в глазах темнеет, в ушах ревет гулкий пульс. Я и пошевелиться толком не могу – ерзаю на кушетке, ища взглядом родное лицо Бесо.
– Сейчас тужиться будем, Настенька. Открытие полное, – резюмирует врач, вынимая из меня руку. – Давай, солнышко, ждем схватку и… Ну-ка, пошла!
– А-а-а… Господи, пожалуйста, сделайте что-нибудь! Разрежьте мне живот!
– Настена, держись, родная. Еще совсем немного осталось, ну, потерпи.
Бесо кажется до ужаса важным в медицинском халате. Нино Антоновна отговаривала его присутствовать на родах, но мой упрямый муж был непреклонен. И держал меня за руку все эти девять часов… А начиналось все так хорошо… Я была уверена, что справлюсь. Мужественно терпела схватки, переписывалась с мамой, обсуждала наряды для кормящих мам с Кристиной…
Крепко сжимаю челюсти, но стоны все равно вырываются сквозь зубы. Что есть силы напрягаюсь, пытаясь вытолкать мою малышку…
– Плохо, Настя! Ну-ка, давай еще, потихоньку, резко не надо, дождемся схватки и…
