Медленно вышагиваю через холл к парадному выходу и выбираюсь наружу, по пути размышляя, какие сюрпризы поджидают меня в квартире. Может, там прибрано, нет сомнительных личностей, а папа осознал, каким был придурком и снова решил исправиться. Однако за все эти дни он не удосужился мне даже позвонить, и призрачные надежды на мир и покой оправдаются едва ли.
Над сиренью взлетает стая голубей, странно притихшие девки, побросав недокуренные сигареты, натянуто улыбаются и пятятся к калитке. Перевожу взгляд на ржавое ограждение клумбы, и за шиворот пробирается липкий, холодный, вязкий страх. На ней, спрятав руки в карманы засаленной ветровки, сидит Кубик. Он кивает мне, проворно поднимается и, вихляясь и скалясь, неотвратимо приближается. Рефлекторно отступаю назад, мир вокруг подергивается дымкой и плывет. Я теряю себя...
— Ну че, сладкая, — Кубик вытанцовывает в паре метров, постепенно подходя вплотную, шамкает беззубым ртом перед моим лицом и сражает перегарным смрадом. — Почему дома не появляешься? Батя твой опять вдрызг проигрался, и я его теперь содержу. А проценты-то ка-па-ю-у-ут...
Из груди вырывается стон:
— Сколько?
— Много, милая, много... — приговаривает Кубик, склоняясь к уху, гладит по щеке крючковатым пальцем и сипит: — Вернись, ну... Будем одной семьей, а в семье долги прощаются. Я целок страсть как люблю... А если не дашь мне добровольно, тварь паршивая, землю жрать заставлю — тебя и папашу, но свое все равно возьму.
В висках грохочет молоток, желудок превращается в камень, тошнота изнутри напирает на горло. Едва сдерживаюсь, чтобы не заорать от омерзения, бью по желтой сухой клешне, отталкиваю упыря, и тот, посмеиваясь, поддается — мне некуда бежать и некому помочь.
За воротами проползает крутая блестящая тачка, и ее серебристый капот ослепительно сияет в лучах полуденного солнца.
Она сворачивает к стоянке и тормозит, с водительской стороны раскрывается дверца, из нее выходит Юра и, нервно поправив каре, смотрит сквозь моих одногруппниц. Охнув от облегчения, бегу к нему — спотыкаясь и задыхаясь от нахлынувших слез.
— Привет! — Хриплю чужим голосом, и он наконец замечает: прищуривается, оценивает обстановку, и в волшебном изумрудном взгляде вспыхивает что-то недоброе.
— Подыграй... — умоляю одними губами, и Юра вдруг преображается: на бледном, хмуром лице расцветает шикарная улыбка, которую он демонстрирует только в своих роликах.
В два прыжка преодолеваю оставшееся между нами расстояние, бросаюсь в раскрытые объятия и, за миг до того, как земля окончательно уезжает из-под ног, а в солнечном сплетении случается взрыв, зарываюсь носом в мягкую ткань черной толстовки. Юра крепко обнимает меня, но я дрожу — от пережитого ужаса, а еще — от его близости и обалденного запаха, от ощущения тепла, надежности, безопасности и уюта.
Последнее, что я вижу — дикие глаза Кубика, офигевшие — Гели и ее товарок, и возмущенные — кураторши, вешающей сумку на плечо.
Поднимаюсь на цыпочки и исступленно присасываюсь к губам Юры, а он неожиданно отвечает на поцелуй.
22
Юра галантно захлопывает за мной дверцу, огибает сияющий на солнце капот, садится рядом и терпеливо ждет, когда пристегнусь. Поворачивает ключ зажигания, плавно трогается с места и вдруг грохает кулаком по рулю. Дергаюсь от неожиданности, смотрю на его бледное, перекошенное яростью лицо и вжимаюсь в сиденье.
— Кира, ну и что это было?! И почему я должен все утро черт знает где тебя искать?
Нервное напряжение, при встрече с Кубиком скрутившее все тело, в присутствии Юры отпускает, ужас превращается в невыносимое облегчение и тихую истерику, и я непроизвольно срываюсь на смех:
— То есть ты проснулся, обнаружил, что я ушла, вспомнил номер шараги и приехал сюда? Столько лишних телодвижений ради меня, Юр? Интересно, почему?..
Он в замешательстве хватает ртом воздух, но веского ответа не находит и бубнит:
— Потому что пришла смска от МЧС. Передают ливень и ураганный ветер, а у тебя даже нет зонта.
Хохочу еще громче и не могу сладить с окончательно накрывшей истерикой: в груди горячо, слезы новым потоком струятся по щекам. Его чудесное появление у шараги, бешеный поцелуй, крепкие объятия, простое проявление заботы, ставшее первопричиной всего, и растерянность, проступившая сейчас румянцем на точеных скулах, дорогого стоят. Все дни нашего вынужденного соседства я застигаю этого прекрасного парня врасплох, и он больше не притворяется независимым холодным одиночкой.
Ничего не закончено — своим поступком он подтвердил это.
Юра выруливает на оживленную улицу, встраивается в правый ряд и расслабленно ведет тачку в плотном потоке машин.
— Не вижу ничего смешного, — замечает он между делом. — Что за тип ошивался возле тебя?
В беззаботном незаинтересованном тоне Юры я улавливаю подозрение, волнение и гнев. Прикусываю все еще горящие от поцелуя губы, глубоко вдыхаю и пищу:
— Собутыльник папаши.
— Вон оно как. Что ему нужно?
— Хочет меня изнасиловать.
Юра каменеет, чуть не въезжает в широкий зад желтого автобуса, резко давит на тормоз и цедит сквозь зубы:
— Это была неудачная шутка, да?
— Да. Это неудачная шутка, — соглашаюсь и отворачиваюсь к окну. По салону гуляет кондиционированный ветерок с морозным ароматом обалденного парфюма и рефрен уже ставшего любимым трека, а снаружи пролетают беленые деревья, разбитые бордюры и пыльные витрины. Авто везет меня в никуда — в голове нет ни одного варианта возможного будущего.
— А теперь давай начистоту. — Голос Юры вырывает из раздумий. — Ты бегаешь из дома, потому что отец устраивает тусовки с такими вот уродами?
Меньше всего желаю, чтобы он знал, в какой грязи я на самом деле обитаю, но и врать больше не имеет смысла — Юра и без моего подтверждения все просек.
Ожесточенно ковыряю заусенец и киваю.
— Тебе нельзя домой. Но скитания с одним рюкзаком по впискам — это тоже дно. Живи у меня. Безвозмездно. Хотя бы до января. Хата огромная, и в ней тошно одному. Я ни в чем тебя не ограничиваю и... ничего не прошу.
Юра — профи в убеждении, и я почти соглашаюсь, но вторая часть фразы вызывает обжигающее разочарование — в который уже раз.
— Зачем тебе это, Юр? Потому что Света, Эля и Ярик попросили?
Он косится в зеркало заднего вида, перестраивается влево, но не отвечает.
Что ж, так даже лучше — С Юрой мне постоянно мерещатся шансы, что он вот-вот подпустит меня к себе. Однако за каждым обнадеживающим словом, теплой улыбкой или рыцарским поступком неизменно возникает жесткое "нет". Зато моя неприглядная, настоящая реальность поджидает за углом: стоит выйти — тут же накроет валуном нерешенных проблем. Только Юра мог бы помочь, только с ним я могла бы быть целой, но миражи возможного счастья — то возникающие, то исчезающие, изматывают почище тяжкой изнурительной работы.
Хватит. Нет больше сил...
Чтобы не сорваться на мольбу, я огрызаюсь:
— Знаешь, Юра, быть проектом чертовски унизительно, и теперь уже я никогда не приму твоей помощи, понял? — С важным видом скрещиваю на груди руки, но на самом деле пытаюсь унять вздымающуюся под ребрами боль. — Останови прямо здесь, я смогу дойти до дома пешком. Останови, или я заору!
Юра пропускает угрозу мимо ушей, тяжело вздыхает и тихо признается:
— Да не проект ты!.. Я много лет пытаюсь построить новый дом из обгоревших досок. И только недавно задумался: а надо ли... Может, стоит найти другой материал?
В голове гудит от его слов, от оглушающей надежды и порожденной ею радости, но я наверняка опять неправильно истолковала смысл сказанного. С кровью отрываю многострадальный заусенец, сжимаю пальцы в кулак и уточнять у темного эльфа, что он имел в виду, не рискую.
* * *
Несмотря на опасения Юры, дождя не предвидится: в голубом небе ни облачка, солнце сияет во всю мощь и заливает комнату, с которой я утром навсегда попрощалась, потоками невыносимо яркого света. Смиренно шагаю внутрь, утопаю стопами в мохнатом ворсе ковра и ощущаю все то же блаженство: все, к чему Юра имеет отношение, переносит меня на другой уровень бытия, отвлекает от мрачных мыслей, до трепета нравится... Здороваюсь с вязаной копией себя – она лежит не там, где была оставлена. Юра явно ее рассматривал: вертел в руках, о чем-то думал... Бросаю у кровати рюкзак, переодеваюсь в футболку, и траблы временно перестают волновать.
