психологического образования, но иногда мне хотелось огрызнуться, что, возможно, я бы предпочла вообще не вспоминать. Мозг избавился от воспоминаний по какой-то причине, и не стоило возвращать те ужасы к жизни.
Но иногда мне хотелось самостоятельно раскопать в своем запутанном разуме ключ и раскрыть правду, раз и навсегда.
Отец положил руки на колени и наклонился вперед с пугающим напряжением.
– Это не совсем так, – проговорил он своим низким голосом. – Мы так сказали, чтобы тебя не травмировать, но я посоветовался с Фиби, и мы решили: теперь ты достаточно взрослая и можешь узнать правду.
Сердце предостерегающе заколотилось. Оно знало. Приближался ураган, готовый перевернуть всю мою жизнь.
– К-какую правду?
– Твоя мать умерла от передозировки. Она… приняла слишком много таблеток, и у нее остановилось сердце.
Забавно. Мое сердце сделало то же самое. Всего на пару мгновений – недостаточно, чтобы меня убить. Впрочем, мама тоже умерла не от этого.
Потому что «остановилось сердце» – эвфемизм для слова «умерла», а «приняла слишком много таблеток» – эвфемизм для «совершила самоубийство».
У меня задрожала нижняя губа. Я вонзила ногти в бедро, пока на теле не отпечатались полумесяцы.
– Зачем она это сделала?
Зачем бросила нас с Джошем? Она нас не любила? Нас было мало?
Родители должны быть рядом с детьми, но она выбрала легкий путь и свалила.
Я понимала: я рассуждаю несправедливо и даже не представляю, через что ей пришлось пройти. Но все равно злилась. У меня не было не только мамы, но даже воспоминаний о ней.
Если бы она осталась жива, мы создали бы новые воспоминания, и отсутствие старых было бы не столь важно.
Отец провел рукой по лицу.
– Она не оставила записки.
Разумеется, нет, с горечью подумала я.
– Но, думаю, она чувствовала себя… виноватой.
– Из-за чего?
Он вздрогнул.
– Из-за чего, папа?
Я повысила голос. В ушах так шумела кровь, что я едва расслышала его ответ.
Едва.
Но все же расслышала, и когда я осознала его слова, вкусила яд их правды, в груди чуть не разорвалось сердце.
– Из-за того, что случилось на пруду, когда тебе было пять. Когда ты чуть не утонула. Когда она толкнула тебя.
Я сделала глубокий вдох, отчаянно нуждаясь в кислороде.
В тот вечер в спальне папа разрушил мой мир. Именно поэтому я была так счастлива уехать в колледж. Я ненавидела вспоминать тот разговор и то, как его слова впитались в стены. Я слышала их шепот каждый раз, когда шла по коридорам, они терзали меня, искажали прошлое, создавая новую правду.
Твоя мать тебя не любила. Твоя мать пыталась тебя убить.
Я сморгнула внезапные слезы и натянула улыбку. Улыбки помогали мне пережить самые тяжелые времена. Как я читала, просто физический акт улыбки – даже если ты несчастен – может поднять настроение, заставляя мозг вырабатывать гормоны счастья. Поэтому подростком я постоянно улыбалась, и меня, наверное, считали сумасшедшей, но это было лучше погружения в глубокую тьму, из которой можно никогда не вылезти.
А когда улыбаться просто так становилось слишком сложно, я начинала искать другие причины быть «счастливой» – красота радуги после дождя, сладкий вкус идеально приготовленного печенья или роскошные фотографии сверкающих городов и великолепные пейзажи со всего мира. Это работало… чаще всего.
– …торта?
Голос отца вырвал меня из погружения в воспоминания.
Я моргнула.
– Прости, что?
Он поднял бровь.
– Хочешь кусочек торта? – повторил он.
– А, да, конечно.
Он взял коробку, и мы молча пошли на кухню, где молча отрезали себе по куску и принялись молча жевать.
Неловко с большой буквы Н.
Я размышляла, когда у нас все пошло не так. Отец всегда без проблем разговаривал и смеялся с Джошем. Почему он так странно вел себя со мной? Он же мой папа, но я никогда не могла полностью перед ним раскрыться.
Отец оплачивал мои счета, и я жила в его доме до поступления в колледж, но все эти годы моей истинной опорой всегда оставался Джош, и именно к нему я обращалась, когда хотела обсудить прошедший день или если возникали проблемы – со школой, друзьями или, к его большому отвращению, с мальчиками.
И причина заключалась не только в том, что отец был авторитетной фигурой, а Джош – ближе ко мне по возрасту. У меня не возникало проблем в общении с преподавателями или родителями друзей.
Было нечто еще. Я не могла сформулировать.
Наверное, это особенность азиатских родителей определенного поколения. В нашей культуре не принято выражать привязанность открыто. Мы не говорили «я тебя люблю» и не обнимались, как в семье Стеллы. Китайские родители выражают любовь действиями, а не словами – тяжело работают, чтобы обеспечить детей, готовят еду, ухаживают во время болезни.
Я росла в достатке и благополучии, и отец полностью оплатил мне недешевую учебу в Тайере. Конечно, он не одобрял мой выбор карьеры, и оборудование приходилось покупать самостоятельно. И да, Джош явно был его любимчиком, возможно из-за традиционного для Китая предпочтительного отношения к сыновьям. Но, по большому счету, мне повезло. Нужно быть благодарной.
Правда, все равно хотелось бы иметь возможность нормально поговорить с собственным отцом, не погружаясь в неловкое молчание.
Я ела торт, задаваясь вопросом, можно ли придумать еще более жалкий сюрприз накануне дня рождения, когда по коже побежали мурашки.
Я подняла взгляд и похолодела.
Оно.
Возможно, именно поэтому я никогда не открывалась перед папой – иногда он смотрел на меня таким взглядом.
Словно он меня не знал.
Словно он меня ненавидел.
Словно он меня боялся.
– Это небезопасно.
Бриджит выпрямилась во весь рост и бросила ледяной взгляд на темноволосого мужчину, сердито глядящего на нее в ответ. Дерзость, если учесть, что она принцесса, а он – ее телохранитель, но Рис Ларсен не был похож на Бута. Это стало предельно ясно за неделю, прошедшую с тех пор, как он приехал в Хазелбург, чтобы взять на себя обязанности по охране.
Мы устроили в честь Бута большую прощальную вечеринку в «Крипте» и молились, чтобы новый телохранитель Бриджит оказался таким же крутым.
Но наши молитвы не услышали.
Рис оказался неприветливым, угрюмым и заносчивым. Он сводил Бриджит с ума, что говорило о многом, поскольку она никогда не выходила из себя. Но за последнюю неделю я несколько раз видела ее на грани крика. И чуть не роняла камеру от удивления.
– Осенний фестиваль – ежегодная традиция, – царственно заявила она. – Я посещаю его последние три года и не собираюсь останавливаться.
Серые глаза
