убежденно нашептывая:
— Ты должен поправиться, Матвей, ты должен поправиться… и тогда ты обязательно вернешься ко мне! Давай… просыпайся же, — и настойчиво трясет его за плечо, отчего голова спящего дважды подпрыгивает на подушке.
«Ты что, дура? — так и хочется задать возмущенный вопрос. — Нельзя так делать, мы же в больнице!»
Я даже делаю шаг вперёд с приоткрытым ртом… но резко останавливаюсь. Потому что Морозов, вроде бы до конца не проснувшись, сонно выдыхает:
— Ты пришла! Несмотря ни на что… — а когда моё сердце горько сжимается от сознания его радости при виде бывшей, он вдруг не вполне разборчиво шепчет: — Прости меня, Ника…
Павлина вскакивает с его постели, как ошпаренная кошка.
— Что?! Нет! Посмотри на меня, Матвей… Это я, твоя Пава!
Я не вижу со своего места лица Морозова, потому что Павлина загораживает весь обзор своей спиной, но по значительной паузе понимаю, что он открыл глаза и пришёл в себя.
— Что ты здесь забыла? — раздается холодный голос.
— Я пришла к тебе… — она переходит на жалобно-умоляющий тон. — Как услышала в новостях упоминание про лавину и твою фамилию, так сразу же примчалась сюда… Разве я могла поступить иначе? Ведь я люблю тебя и переживаю за твоё здоровье…
Он как-то странно хмыкает.
— Что-то не припомню, чтобы раньше моё здоровье так сильно тебя волновало. Особенно когда ты подсыпала мне в сок какую-то синтетическую дрянь с возбуждающим эффектом.
— Это не…
— Можешь не отпираться, мои люди уже всё проверили и зафиксировали.
— Я просто хотела тебя вернуть! — вспыхивает Павлина. — Это что, такое преступление? А та добавка, она… безвредная! И должна была просто создать тебе нужное настроение.
Внезапно Морозов с тихим смешком вытягивается в постели во весь рост и закидывает руки за голову.
— Вот смотрю я на тебя, Пава… и самому становится дико и странно. До смешного. Как я мог когда-то считать тебя своим ангелом во плоти?…Не понимаю. Какое-то помутнение было, не иначе. Ты же маленький беспринципный монстр с острыми зубками. И не любишь никого, кроме себя самой.
— Я твоя муза! — восклицает она со слезами в дрожащем нежном голосе. — Ты сам меня так назвал однажды!
— Я назвал так ту, которой не существовало в реальности, — мрачно отвечает Морозов и задумчиво добавляет: — До недавнего времени.
— Но это же была я! — горячо убеждает его Павлина. — И я стою прямо перед тобой. Ты же так меня любил… такая любовь не могла пропасть бесследно!
— Ты потеряла ее в тот день, когда показала себя настоящую и сбросила маску. Вылезла наружу из ангельского обличья… знаешь, как в том фильме про Чужого. Инопланетная тварь внедрялась в тело человека и жила там, пока ей не становилось тесно и некомфортно. И в какой-то момент она вылезала наружу. Потому что никто не может притворяться вечно. Так вот ты оказалась для меня чем-то подобным.
— Да, я не идеальна и совершала ошибки! Но надо уметь прощать, если любишь…
— Да сколько раз мне еще повторить тебе, Пава? — с досадой прерывает Морозов. — Я любил не тебя, а девушку, которой ты очень хорошо притворялась. Маску, если проще. У меня даже возможности такой не было — влюбиться в тебя. Потому что мы с тобой настоящей познакомились только в тот день, когда ты якобы улетела в Италию. Но по факту… по факту отправилась кувыркаться в постели со своим заботливым обожаемым дядюшкой по первому его щелчку! А напомнить, что еще случилось в тот день, пока ты развлекалась за моей спиной?..
Всё это время, пока они бурно разговаривают, я стою неподвижно, как парализованная. Слишком быстро их беседа превратилась в очень личную, пока я топталась в сомнениях на пороге. И теперь внутри такой ступор от неловкости, как будто меня заморозили. То ли уйти быстрее, то ли откашляться…
Но судьба всё решает за меня.
Пока отвратительный смысл слов про дядюшку Павлины доходит до меня, в дверь позади просовывается голова Кольки и нетерпеливо говорит:
— Слышь, это… Вероник… ты тут еще долго? Я ж поговорить с тобой хотел!
Оглянуться даже не успеваю, а Морозов уже подскакивает на своей койке, как ошпаренный. И сразу же садится, впившись в меня потемневшими синими глазами. Павлина инстинктивно отсупает в сторону на шаг из-за его чересчур резкого движения, но он словно не замечает.
— Ника… — хрипло произносит мое имя с какими-то необычными потерянными интонациями и умолкает.
А смотрит-то как!
С чувством такой интенсивной вины, такой затаенной болью… как будто бы ждет, что я сейчас начну на него кричать. Или потребую немедленно прекратить наше общение.
— Сейчас подойду, — зачем-то говорю Кольке через плечо, продолжая глазеть на Морозова, и только потом с чувством безумной неловкости обращаюсь к нему: — Матвей… я, наверное, невовремя, извини. Не ожидала, что у вас будет настолько личная беседа…
— Насчет невовремя это ты точно подметила, — охотно соглашается Павлина трагически-милым, прямо-таки сахарным голоском. — Вероника, послушай… я понимаю, что сейчас вы с Матвеем встречаетесь, и наше близкое общение может тебя расстроить, ведь первая любовь всегда…
— Пава, — жестко перебивает ее Морозов. — Выйди отсюда. Прямо сейчас. А Ника останется здесь… если всё ещё хочет этого.
Последняя фраза в его исполнении снова вызывает у меня какое-то двойственное чувство. Как будто в ней есть оттенок некого подвоха, который я никак не могу расшифровать…И это невольно озадачивает.
А вот Павлине хоть бы хны. Она лишь красиво склоняет голову набок и приподнимает тонкие брови трогательным островерхим «домиком».
Это получается у нее так искусно, что невольно наводит на мысль о долгих тренировках перед зеркалом. Или о вьевшейся в подкорку привычке давить на жалость. Потому что только многократным повторением можно заставить мышцы бровей двигаться так четко, выразительно и пластично.
— Хорошо, Матвей, как пожелаешь, — кивает она укоризненно и рассеянным движением указывает пальчиком на стакан с водой, который стоит на тумбочке возле его койки. — Не забудь про свою воду. Врач просил напомнить, что нельзя допустить обезвоживания, и велел проследить, во сколько ты выпьешь. Давай, сделай это сейчас, и я сразу уйду, хорошо? Заодно сообщу твоему врачу время приема питья…
Она держится абсолютно естественно и вроде бы проявляет понимание к сложной ситуации Морозова. Но не для меня… учитывая воспоминания о ее выходках в особняке.
— На твоем месте я бы не стала это пить, — натянуто предостерегаю я Морозова, который по-прежнему не сводит с меня взгляда. Мрачного и тяжелого, как у генерала, проигравшего сражение.
— Даже не собирался, — отвечает он в том же тоне. — Мало ли,
