Ознакомительная версия.
Елена не могла понять, как он, в совершенно невменяемом состоянии, добирается до дома через всю Москву, аккуратно развязывает шнурки на ботинках, вешает одежду и валится как сноп. А потом громко храпит и булькает горлом, и утром встает с физиономией, словно по ней всю ночь молотили валенком. Водила его по противоалкогольным врачам и аферистам, выливала у него на глазах бутылку водки в раковину, молила, просила, грозила… Терпела семь лет потому, что в постели ему равных не было. Чуял бабу, подлец, как музыкальный инструмент – мог на ней сыграть все, от чижика-пыжика до Первого концерта Чайковского даже по пьяному делу…
Разлука с Филиппом стала плановым мероприятием. После Толика Елена планово меняла работы и прически, планово бросала курить, планово шла на курсы английского, планово расставалась с предававшими подругами. Она не могла позволить себе жить иначе, потому что Лида и родители были на ней одной.
Так что однажды утром Филипп обнаружил свои вещи собранными, Елена развела руками и сказала:
– Финита ля комедия…
Мужики знали, что ее слово железное и не подлежит обсуждению. Филипп молча пошел в ванную, долго умывался, фыркал и пил воду из крана. Потом сел напротив собранных чемоданов, скрестил смуглые накачанные руки на груди, посмотрев мутными, как у несвежей рыбы, похмельными глазами, и сказал:
– Ты – разрушительница! Тебе наплевать на Лиду! И знай, ты никогда мне не нравилась как женщина!
Поскольку Елена была уже немолодая второзамужка, то встретила эти слова не слезами, как с Толиком, а здоровым смехом:
– Бедный, как же ты себя истязал, когда каждый раз говорил мне, что ни с одной бабой тебе не было так хорошо!
Удивительно, что при всей своей разности Толик и Филипп заканчивали брак одним почерком: выгоняя их, Елена почему-то узнавала, что она сразу и плохая мать, и никчемная любовница.
И вот, Караванов… Кто бы мог подумать? Сейчас именно трогательный пухленький Караванов, выпрямившись, стоял перед ней в позе уездного священника и многозначительно повторял:
– Наша с тобой семейная жизнь чудовищна. Так больше не может продолжаться!
Елена подумала, что он свихнулся, потому что они жили и ворковали, как две гули; а прошлые две жены чуть ли не пинали его ногами.
– Что не так? – спросила она голосом доброй учительницы младших классов.
– Все! Даже это! Ты ведешь себя так, словно я ребенок! Ты все время все решаешь, все проверяешь за мной! Я устал от этого! – чуть не взвизгнул Караванов.
– Что я за тебя решаю? – удивилась она и подумала бабушкиными словами: «Мужика сглазили!»
– Все! Все! Все! – Он закурил. – Каких гостей мы принимаем, каких нет! Куда и во сколько я прихожу! Когда и как я отдыхаю! Я всегда и во всем чувствую себя виноватым! У меня даже нет своего письменного стола в квартире! Все устройство быта под твоим контролем, мне нет щелочки! Мне не нравится наша квартира! Наша мебель! Наши вещи! Мне неудобно так жить!
– Ты себя нормально чувствуешь? – испуганно спросила она.
– Вот видишь?! – Голос его запетушился. – Если у меня появилось собственное мнение, значит, со мной что-то не так! Вся жизнь под твоим абсолютным контролем! Меня разрушает, что я ежедневно вынужден допускать вещи, не комфортные мне. И при этом я ни разу не встретил с твоей стороны никакой готовности пойти мне навстречу! Разговоры о том, что мне нужна удобная для работы лампа, идут два года!
– Но тебе нравятся лампы, которые портят весь вид комнаты, – осторожно напомнила Елена.
Увы, Караванову по части дизайна медведь наступил на ухо.
– И ты ради меня не готова терпеть безвкусную лампу? – вскрикнул он. – Не готова! Ради меня ты ни на что не готова! Я не могу приглашать своих знакомых домой, потому что ты не можешь никого впустить без накрытого стола со свечами и салфетками!
– Слушай, ну, в прошлый раз я захожу, а ты с Сергеем Дмитриевичем сидишь на кухне, там гора грязной посуды, кран течет, на столе крошки, – напомнила она. – Ты бы вытер стол, вымыл посуду – я бы слова не сказала…
– Я к себе пригласил! Или я тут не живу? Или я тут никто? – спросил Караванов зловещим шепотом. – Это было три года тому назад. Больше я никого не приглашал…
– Живешь. Но приглашать надо по-людски… Это все равно что позвать человека в комнату, где не застелена постель и валяется нижнее белье, – попыталась оправдаться Елена.
– А как мы ходим в гости? Абсолютный контроль над совместной жизнью распространяется и на «внешние» акции! На хождение в гости, в публичные места! – Он, видимо, говорил языком деловых игр, на которых узнал о своем лидерстве.
– Господи, да какой контроль? Караванов, ты не сделал карьеру, потому что не научился двум вещам: разговаривать с людьми, которые выше тебя по положению, с чувством собственного достоинства, и не нажираться там, где работаешь, – вздохнула Елена.
– А кто тебе сказал, что я хотел сделать карьеру? – напрягся он и заглотил еще водки. – Мне это было не нужно! Это ты все время комплексовала таким жалким мужем.
– Но ты мне сказал, когда женились, – в конце концов, это становилось невыносимым. – Ты сказал, что вполне можешь быть министром или хотя бы замом министра.
– Каким министром я мог стать, если у меня в доме нет даже своего угла? Своего рабочего места, частного пространства…
– Но мы втроем живем в двухкомнатной квартире, и не без твоей активной помощи, – напомнила Елена.
– Вот именно! Следующая тема как раз об этом! И она главная. Я живу эти годы в облаке упреков, смысл которых в том, что мой вклад в семейную жизнь – это постоянное «предательство в тылу»!
– Но… Такая тема действительно есть… – Елене не хотелось идти в эту сторону, пристальный разговор про это всегда густо пах разводом.
Когда Караванов уходил от прежней жены, он оставил ей все не потому, что был самой щедростью, а потому что боялся ее. Прежняя жена от неожиданности его ухода к Елене намекнула на суицид, а на следующий день пришла в себя и намекала только на собственность.
Самые главные решения, которые Караванов принимал в жизни, были решения о разводах. Он принимал их на трезвую голову, потом напивался и уходил крадучись.
Короче, от квартиры прежней жены, половина которой честно принадлежала Караванову, в Еленину семью не отломилось ничего. Она не настаивала, потому что первый раз в жизни вытаскивала мужика из семьи и к слову «суицид» из уст оставленной жены еще относилась доверчиво. В результате, конечно, не получилось ни суицида, ни комнаты… Это бы ладно, так по приходу Караванова возник еще и Толик, когда-то прописавший в эту квартиру мать. И если Толику было в лом выяснять отношения с Филиппом, потому что бывший морской волк, независимо от количества выпитого, мог уделать его любым подвернувшимся тяжелым предметом, то вид Караванова привел Толика в возбуждение. Трогательный Караванов был для него как кусок торта.
Ознакомительная версия.
