И Аля двинулась за ним по вымощенной плитками дорожке, ведущей в глубину дачного поселка.
Завтрак был накрыт на веранде. На деревянном полу лежали узорчатые тени от резных ставен, в вазе на подоконнике клонились в разные стороны ромашки, васильки и тяжелые янтарные колосья ржи. На столе, застеленном накрахмаленной скатертью, блестели чисто вымытые стаканы, сверкала металлическим боком серебряная сахарница, золотилось масло в хрустальной масленке. Тонко нарезанные ломтики хлеба, домашнее варенье в вазочке, тягучий солнечно-желтый мед.
Але после четырех лет в общежитии казалось, будто она вернулась в детство, неожиданно попала домой. Впрочем, какое детство? Дома, в Ленинграде, мать, учительница литературы и одновременно бессменный школьный парторг, вечно спешившая, занятая, никаких сервированных столов не устраивала, глотала что-то на ходу, не отрываясь от написания очередной речи к грядущему партсобранию. Да и вообще все намеки на домашний уют считала буржуазной пошлостью. Аля же обычно обходилась бутербродом, жевала, сидя на подоконнике, запивая кефиром из бутылки. Может быть, оттого и ушел когда-то давно от матери отец, что в жизни у нее на первом месте всегда были партийные заседания, митинги и трибуны, на семью же не оставалось ни времени, ни сил, ни, как подозревала Аля, желания.
Рядом с Редниковым села, уставясь в тарелку, Антонина Петровна, его жена, которой Дмитрий успел уже представить Алю. Тоня, женщина с усталым, болезненным лицом, с забранными в высокую, но почти развалившуюся прическу седыми у корней волосами, одетая в длинный светлый халат, произвела на Алю странное впечатление. Непонятно было, почему у молодого Редникова такая невзрачная, рано постаревшая жена. Странно было ее поведение — сидит опустив глаза, в разговоре не участвует, но вдруг вскинется, бросит настороженный, тревожный взгляд вокруг, словно не понимая, где она находится. Удивительным было и обращение Редникова с женой — почти не смотрит на нее, а если обращается, то с привычной снисходительностью, как к больному ребенку: «Верно, Тонюша, так ведь?»
Неожиданно во дворе заворчал мотор автомобиля, Тоня встревоженно вскинулась, домработница Глаша бросилась к окну и, всплеснув руками, вскричала:
– Антонина Петровна! Дмитрий Владимирович! Приехал, приехал! Никитушка приехал!
Застучали шаги по деревянной лестнице веранды, и в дом влетел молодой симпатичный парень в модных расклешенных джинсах и кепке, надвинутой на вихрастую голову. Парень с размаху обнял Глашу, приговаривая:
– Ах ты, моя пампушка!
На плече у него уже повисла Тоня, причитая и всхлипывая:
– Сыночек мой, Никитушка, воробушек…
Редников хлопнул сына по плечу:
– С приездом! Ну как ты, рассказывай!
Тоня же, испуганно оглянувшись на Алю, громко зашептала:
– Молчи, молчи, Никитушка, ничего не говори. Они повсюду. Девку свою шпионить прислали. Но меня-то им не провести!
Аля так и вздрогнула от ее слов: «Кого шпионить прислали, меня? Она что же, сумасшедшая, эта Антонина Петровна?»
Никита растерянно посмотрел на мать, оглянулся по сторонам, увидел Алю, застывшую с чашкой в руке, оглядел ее цепко, оценивающе. Девушка, ощутив его пристальный взгляд, сдвинула брови и отвернулась.
– Ну что ты, Тонюша, перестань, — вступил Дмитрий Владимирович. — Дай нам с сыном хоть поздороваться.
– Мамулечка, ты у меня молодец! — отозвался Никита, высвобождаясь из объятий матери и подходя к отцу. — Здорово, бать!
Редников обнял сына и тут же ловко сделал ему подсечку, от которой Никита, потеряв равновесие, с размаху шлепнулся в кресло.
– Бать, ну вот, опять твои штучки, — обиженно загудел Никита, покосившись на Алю.
Она же довольно ухмыльнулась: «Что, сбили с тебя спесь, юноша в кепке?»
– В Сорбонне своей совсем спорт забросил, — продолжал добродушно подкалывать сына Дмитрий. — Кепку нацепил… Богема, тоже мне…
Никита покосился на отца с плохо скрываемым раздражением, криво усмехнулся:
– Кто-то же должен быть классово чуждым элементом, чтобы вам было против кого борьбу вести.
Он выбрался из глубокого кресла, прошелся по комнате, хмуро поглядывая на отца, отодвинул плечом Глашу, топчущуюся около него с блюдом пирожков:
– Попробуй, Никитушка, твои любимые, с вишенкой, я специально к твоему приезду…
Наконец остановился возле Али, снова уставился на нее с нагловатой усмешечкой, однако теперь как будто еще и с вызовом — мол, мы еще посмотрим, кто тут в доме хозяин.
– Гостья? Бать, познакомь!
– Аля, как вы, наверное, уже догадались, этот обалдуй — мой сын Никита. Никита, это Аля, студентка Литературного института.
Никита склонился перед Алей в дурашливом поклоне, поднес ее руку к губам со смесью галантности и сарказма. Отец неодобрительно вскинул бровь:
– Поднабрался штучек парижских.
Никита поднял глаза, посмотрел на нее снизу вверх и подмигнул. Глаза у него были почти как у Дмитрия, разве что чуть светлее, а рот, наверное, от матери — яркий, смешливый. В целом сын Редникова был очень похож на отца — те же широкие плечи, горделивый поворот головы, лукавый прищур цыганских глаз. Однако чего-то не хватало в нем, какого-то неуловимого штриха.
«Забавный парень, — решила Аля и взглянула на стоявшего у стола Дмитрия Владимировича. — Забавный и… понятный. А вот его отец… Тут все не так просто…»
Никита, заметив ее изучающий взгляд, чуть оттопырил нижнюю губу, выпустил Алину руку и отошел в сторону.
Глаша принялась собирать со стола стаканы. Никита присел рядом с матерью, принялся негромко рассказывать ей о чем-то. Тоня, блаженно улыбаясь, гладила его по голове, перебирала спутанные волосы. Дмитрий Владимирович, насвистывая щемящую мелодию довоенного танго, вытащил из пачки папиросу, постучал ею о край стола, прикурил и обратился к Але:
– Ну что же, Александра, давайте пройдем в кабинет, вы зададите мне свои вопросы.
В этот момент во дворе снова заворчала машина.
– Еще кто-то пожаловал, — объявила Глаша, посмотрев за окно. — Никитушка, ты уже друзей позвал, что ли?
Парень привстал, отдернул занавеску:
– Мои друзья на черных «Чайках» не разъезжают. Это, бать, твои киношные бонзы, наверное.
Тоня неожиданно вскрикнула, вскочила со стула, опрокинув чашку, вцепилась побелевшими пальцами в край стола, остановившимся взглядом уставилась на парковавшийся во дворе блестящий на солнце черный «ЗИЛ».
– Это они, они, я чувствую… Дмитрий Владимирович, это они, за мной. Опять… — забормотала она жалким срывающимся голосом и мертвой хваткой вцепилась в плечо мужа. — Не отдавай меня им, защити.
