Ознакомительная версия.
В общем, чего уж там — отраженьем своим Ирина была ныне вполне довольна. Даже очень довольна.
Однако не всех радовали такие перемены в ее внешности. Единственная подруга при взгляде на похорошевшую вдруг Иру испытывала просто-таки физическую боль. Самой Ларисе переходный возраст не принес никакой радости. Напротив, от него ей достались сплошные огорчения в виде щедро разбросанных по лицу противных красных пятен, с которыми ей никак не удавалось справиться. Глотала слезы обиды: почему такая несправедливость? Одним — все, другим — шиш в кармане? Невыносимо было наблюдать, как мальчишки заглядываются на ее подругу, а от самой Ларочки воротят носы в сторону.
Однажды, сидя на скамейке в физкультурном зале и глядя, как одноклассники прыгают через 'козла' — самой ей особо напрягаться на физкультуре не велела мама — Ларочка поймала восхищенный взгляд Лёшки Звягинцева, устремленный на Иру. Та и правда была необыкновенно хороша в коротких синих шортиках, обтянувших ладненькую попку, и белой простенькой футболке, заманчиво натянувшейся на груди. Сам Лёшка, хиляк и доходяга, гораздо более болезненный, чем Ларочка, выглядел в свои шестнадцать пятиклашкой, а, поди ж ты — и этот туда же. А на Ларису — ноль внимания! И так она была возмущена, так обижена несправедливостью природы, что выдала, не особенно задумываясь над последствиями, а может, наоборот, очень хорошо их себе представляя:
— Красивая Ирка, правда?
Лёшка восхищенно протянул:
— Дааа!
— Так жалко… Какая все-таки подлая штука жизнь! С виду такая красавица, а на самом деле так не повезло человеку — всю жизнь прожить одной. Каково это — с детства знать, что обречена на одиночество? Бедная, бедная Ирка…
От предчувствия сенсации у Лешки загорелись глаза — как это, красавица Ирка Комилова обречена на одиночество? С какой такой радости? Быть того не может!
— Почему?!!
— А ты сам бы женился на такой? Красота-то, она, конечно, глаз радует. Но просыпаться каждое утро в мокрой вонючей постели — извините, на кой черт такая красота? Кто это выдержит?!
— Не понял, — Лёшкины глаза полезли на лоб от удивления. Понять-то понял, да поверить в такое было трудно: красавица-Ирка и вдруг такое?! — Что, ссытся, что ли?
— Фу, — жеманно поморщилась Ларочка. — Не ссытся, а страдает энурезом. Можно подумать, ты не знал!
Будто спохватившись, всплеснула руками:
— Ты не знал? Ой! Что я натворила! Забудь, ты ничего не знаешь, понял? Не смей никому говорить, это ее убьет!
И так искренне хваталась за голову, с таким волнением заглядывала в Лёшкины глаза, так горячо умоляла не раскрывать секрет лучшей подруги…
Стоит ли говорить, что очень скоро об этом знала вся школа. Объяснять, что энурезом Ира страдала разве что в очень раннем детстве, как и все нормальные дети, было совершенно бессмысленно: чем больше оправдываешься — тем охотнее люди верят в ложь. Над Ирой смеялись, унижали на каждом шагу, обзывали 'обоссаной простыней' и 'уссатой-полосатой'.
Как пережила это унижение — Ирина и сама не знала. Зато Ларочка была довольна — теперь никто не заглядывался на ее подругу. Больше того, Ира ныне стала презренной, с ней перестали даже здороваться. А Ларочке вроде как начали сочувствовать: надо же, привязалась эта ссыкуха к человеку, никак от нее теперь не избавишься, эхх, бедняга…
Источник ложной информации был раскрыт молниеносно — Звягинцев раскололся мгновенно, ведь поначалу в его бредовую информацию никто не поверил. Но уж коли эта информация исходила от лучшей подруги — значит, правда.
Ира перестала общаться с Лариской, игнорировала ее несколько месяцев. Но та была настойчива. Вернее, не настойчива, а невыносимо прилипчива. Не отходила от Ирины на переменах, шла вместе с ней домой. И упорно твердила, просительно заглядывая в глаза:
— Прости меня, прости! Я не знаю, как это получилось! Я, наверное, была не в себе. Ты была такая красивая, и Лёшка так восхищенно смотрел на тебя. А я ведь сидела рядом, в таких же шортиках, но он на меня вообще не обращал внимания! И что-то на меня накатило, я даже не помню, что я говорила. Слушай, — она хватала подругу за рукав, будто только что все поняла: — А может, Лёшка все придумал, а я ничего и не говорила? Ну не помню я такого, хоть убей, не помню! Не могла я такое про тебя сказать, не могла!
Ира не верила ни единому ее слову. Прекрасно знала — именно Лариска и придумала всю эту мерзость. Никто, кроме нее, не смог бы додуматься до такого. Ира давно догадывалась, что подруга преподнесет ей еще не один 'приятный' сюрприз.
Знала. И прощать не хотела. Но так настойчива была Лариска, так преданно, по собачьи, заглядывала в Ирочкины глаза, так вымаливала прощение… А главное — не было ни единой возможности прогнать ее от себя. Та плевать хотела на любые запреты, на то, что с ней не желали говорить, что ее презирали за подлость. Она тупо шла рядом. Она тупо стояла рядом на переменке. Она тупо сидела рядом за партой.
Ирина не простила ее, нет. Но постепенно, слово за слово, начала говорить с предательницей. Сначала вынуждена была отвечать на ее оправдания. Потом обвиняла, кричала на подлую обманщицу, срывая злость и обиду. Сперва сквозь зубы, потом стала оттаивать потихоньку. Обида не притуплялась, боль предательства не проходила, но Ира никогда не была злопамятной. Или просто не могла похвастать сильной волей. Не получалось у нее сказать Лариске твердое 'нет'. Не сумела послать мерзавку подальше. Вынужденно простила, не сумев настоять на полном прекращении отношений.
Но и забыть не забыла. Попробуй забудь такое, когда с утра до ночи только и мечтаешь о смерти — лишь бы избавиться от несправедливых насмешек и оскорблений.
***
— Если бы я ее не простила… Если бы мне только хватило упрямства… Если бы я умела говорить 'нет'! Если бы, если бы, если бы… Тогда все могло бы быть совсем иначе…
Ирина замолчала и устремила взгляд в синее безграничье неба, словно хотела найти там подтверждение своих слов: она же права, да? ведь могло бы все получиться иначе? могла же она избежать всего этого?
Соседка отвернулась вполоборота и деликатно молчала, не желая торопить собеседницу. От Иры не укрылась ее деликатность. Наверное, именно потому и захотелось раскрыть душу незнакомке, что та не проявляла нездорового любопытства. И в то же время, Ира чувствовала, ее рассказ женщину не просто не напрягает — он ей действительно интересен. Та слушала умело, будто только этим и занималась всю жизнь — подставляла жилетку для чужих слез.
Так ли это на самом деле, или Ирина придумала себе все это в оправдание, чтобы не стыдно было перед собой за то, что так рассиропилась, расквасилась перед посторонним человеком? Какая, в принципе, разница? Начав говорить, она не могла остановиться на полуслове. Нужно было выплеснуть из себя боль — та разрослась так, что в огромном пустом сердце уже не хватало места для нее. Нельзя оставлять ее в себе, иначе…
Ознакомительная версия.
