Как жук, зажужжал сотовый.
— Нина!
— Привет, Марго, как дела? Все хорошо?
— Неплохо…
— Как твой черноглазый испанец?
— Я решила ему признаться, хоть посмотрю, как он отреагирует. Если я его не интересую, и думать о нем забуду. По крайней мере, постараюсь.
— Наконец-то! Молодец! Нет, правда, какого хрена ты ждала? Ты прямо как героини женских романов позапрошлого века, такая же дура. А знаешь, что самое страшное? То, что ты их не читала и теперь ничего не знаешь о жизни. Тебе подавай что поумнее: Камю, де Бовуар, Музиль!!! А ведь единственное лекарство — это Барбара Картленд. Ее надо читать лет в двенадцать-тринадцать для профилактики. Забить себе голову глупой романтикой и всякой фигней, попытаться применить все это на практике, понять, наконец, что в жизни все со-о-о-овсем по-другому, зализать раны и только тогда отправляться в летний лагерь, уже вооруженной знаниями. Потому что…
— Знаешь, чего я боюсь? Жить в подвешенном состоянии, постоянно ждать и чувствовать, что схожу с ума. Прожигать настоящее в ожидании будущего, хотя оно, когда наступит, станет всего лишь еще одним настоящим, бороться с которым я не умею.
— Боже!!! Я хоть когда-нибудь услышу от тебя что-нибудь не такое заумное? Типа: «Я накрасила ногти на ногах красным лаком, завтра пойду в золотистых босоножках, плевать, что еще март»? Ты и правда дура. Поговори с ним!!!!!
— Не-е-е-ет! Ты с ума сошла? Поговорить? С моим-то английским? Ни за что! Я ему напишу, завтра после обеда отдам письмо, и будь что будет.
— Гениально! Чтобы его жена нашла письмо и надрала тебе задницу…
— Я не стану подписываться.
— Может, ты еще буквы из газет вырежешь для анонимности?
— Послушай, это максимум того, на что я способна. Я так решила, понятно?
— Ладно, ладно, не буду тебя бесить… Расскажешь, чем все закончится. Я тебя люблю.
— Я тебя тоже.
Probably we spoke about job or weather or something else, but I didn't tell you a very important (for me) thing. So I wrote to you, with vocabulary, in my orrible English, but I feel I gotta do. Even if you don't know it, you helped me to accept the many Ninas I am without killing some of them to be only one. I don't know when, where or why (I don't care) I had a «crash» on you. A mix of friendship, love, mental and physical attraction, I mean a «love friendship»[6].
По-моему, пока неплохо… Потом скажу, что мне нелегко было принять эту часть себя и меня все еще пугает непредсказуемая Нина, веселая и добрая, которая рада броситься в омут с головой и рискнуть всем, не имея никаких гарантий. Конечно же я ни на что не претендую! (Хотя каждый надеется, что его письмо хотя бы прочитают и оно не вернется даже невскрытым, в том же конверте.) А еще я скажу ему, что, когда думаю о нем, чувствую себя счастливой и что, когда мы видимся, мне кажется, что мне снова восемь лет и сегодня Рождество, что в такие моменты мне хочется броситься ему на шею и поцеловать (только потом я не решаюсь — вот если бы это сделал Гектор!). Интересно, это только мне так хорошо, только я ощущаю себя такой свободной и цельной? Или он испытывает то же самое? Да, именно так я ему и скажу и попрошу ответить, когда и как он захочет, потому что для меня это важно. А вместо подписи поставлю поцелуй губной помадой.
По-моему, замечательно! Завтра перепишу начисто, сегодня я слишком устала.
— Нина, привет, как дела? Я не знала, что ты уже вернулась. У тебя все нормально? Квартиру сдать удалось?
— О, привет, Марго, я только что вошла. Да, все хорошо, слава богу! Контракт подписан, я могу больше не думать об этом, по крайней мере ближайшие полгода. А у тебя как?
— У меня все, как обычно, ничего нового! Это у тебя должна быть куча новостей! Знаешь, я о тебе думала. Ты вечно ломала себе голову над тем, что о тебе думают другие, что стоит и чего не стоит делать женщине, если она хочет, чтобы ее желали: звонить или не звонить, и прочей ерундой, и потеряла уйму времени. Разве не лучше сразу узнать, что думает непосредственно заинтересованная сторона? Знаешь, сколько проблем тебе бы удалось избежать?
— Да, я тоже так думала.
— Как это «думала»? Ты что, не отдала ему письмо?
— Отдала.
— А он не ответил?
— Ответил, на следующий же день. Он мне позвонил.
— И как? Как он с тобой говорил? Мило? Резко?
— Как всегда. Мило.
— И что же он сказал?
— Сказал: «Спасибо».
— Какое еще СПАСИБО? Черт! Какого хрена?
— Вот именно.
Темный, выдержанный, с привычным ароматом, как будто ты всегда его знала. Когда он рядом, атмосфера теплеет. Сдержанный, но с ярко выраженной индивидуальностью. В моменты, когда все кажется скучным и серым, он вдруг удивит тебя чем-то неожиданным: гениальной идеей, фразой, шуткой, взглядом. И тогда ты понимаешь, что готова заказать еще бутылку, а потом еще, еще и еще.
Желательно употреблять в сочетании с «Речото делла Вальполичелла Амароне».
В первый раз оказавшись на Идре, я подумала, что хотела бы умереть здесь. Потому что верю в то, что жить надо именно там, где тебе хотелось бы умереть. Тогда я впервые на неделю поехала в отпуск одна, без мужа и детей. Остров выбрала наугад, ничего о нем не зная, кроме того, что до него час плыть на ракете из Пирея. Я поселилась на втором этаже уютной гостиницы, в которой была продумана каждая мелочь, но в то же время не было никаких излишеств, в комнате с чудесной маленькой террасой, выходящей во внутренний дворик, где я любила сидеть и писать по утрам. Кажется, я сразу поняла, что это МОЙ остров, а может, это я принадлежала ему всегда и, наконец, нашла здесь свои корни. Я всегда чувствовала себя бездомной, может, потому, что мои родители развелись слишком рано, а я, наивно грезившая об идеальной семье, не смогла создать даже более или менее нормальную. Девушки семидесятых, такие, как я, в юности боролись с общественными устоями, навязанными родителями, а потом пытались воплотить в жизнь свои мечты: выходили замуж, разводились, снова выходили замуж и снова разводились, не желая признать, что семьи без подчинения не бывает и что «идеальная семья» должна состоять из любовников, друзей и детей. Одновременно.
В соломенной шляпе, с бутылкой воды в сумке, я исследовала холмы и безымянные переулки в самое невыносимое время суток, около двух часов дня, когда в тени сорок градусов. Я искала дом, который должен был стать «моим» и фотографировала все подряд: полуразрушенные стены, на которых красной краской было написано «Продается» и указан номер телефона, таблички и колокольчики на дверях домов, казавшихся заброшенными. На Идре нет агентств недвижимости, и мне повезло, что во время одной из прогулок я встретила Андреаса — пожилого, но весьма энергичного мужчину с длинными густыми усами. Если он не возился с мастерком и цементом, то постоянно перебирал в руках четки, коболои, — традиционную греческую игрушку, которую носят с собой в основном мужчины. Он-то и показал мне Дом. Дом пребывал в плохом состоянии, зато цена оказалась доступной, хотя ради него мне и пришлось кое-чем пожертвовать. Все, даже ты, пытались отговорить меня: «Греция далеко, к тому же это остров. Что тебе там делать? Надолго тебя хватит? А мальчики? Вечно ты витаешь в облаках! Пора бы спуститься на землю». Я тянула время, но не уступала. Я ждала, старалась держать себя в руках, потому что знала, что рано или поздно вернусь сюда. Так и случилось. Дом понемножку приводили в порядок. Мне помогали все: Андреас, Хрисула, Христос, Матина. Мы приехали сюда отдыхать, потом я стала оставаться с каждым разом все дольше. В октябре неожиданно разразился сильный шторм, и я задержалась больше, чем на месяц.
