Под горячим душем Наташе немного полегчало, после чая стало еще лучше, но поговорить с мамой так и не удалось — та уже убегала на работу.
— Я позвоню тебе днем, дочунь, ладно? Ты у меня побудешь, дождешься меня, хорошо?
— Да, да, — сказала Наташа, глаза ее уже смыкались, она легла в свою кровать, в которой не спала уже четыре года, и провалилась в глубокий, тяжелый сон. Она очнулась оттого, что в комнате звучали чужие голоса. Было опять темно, горела настольная лампа, на стуле у постели сидел врач, держа ее за запястье. Из-за его плеча выглядывало встревоженное лицо мамы. Девушка, которая в первый момент не поняла, где находится, вспомнила все и от накатившей слабости заплакала. Она попыталась сесть и не смогла.
— Ну, ну, милая, — успокаивающе проговорил врач, — самое страшное позади, теперь полежим в постельке, поколем еще укольчики и через недельки две будешь на ногах.
— Какие укольчики? — в ужасе проговорила Наташа.
— Антибиотики, витаминчики, димедрольчик, чтобы ты спала побольше. Во сне все болезни проходят. Да что ты, что с тобой?
— Я беременна, — задыхаясь от слез, проговорила Наташа.
— Ox! — вскрикнула мама. — Господи, что ж ты не сказала-то сразу!
— Не успела…
— А хоть бы и успела, — вмешался помрачневший врач. — По жизненным показаниям все равно бы пришлось колоть. Двустороннее воспаление! Буранный отек легких мог быть, если бы мать сразу «скорую» не вызвала. Ты два дня без памяти, с температурой 40°, только что кризис миновал. Мне очень жаль, милая, но этого ребенка ты бы все равно не сохранила. Придется делать аборт. Это первая беременность?
— Да.
Наташа постепенно выздоравливала, хоть плакали они с мамой по нескольку раз в день. Та отпаивала ее куриным бульоном и корила себя за то, что утром не расспросила дочь обо всем. Степа так и не появился, будто его жены и на свете не было. Наташу отыскали однокурсники, позвонил руководитель курса и напомнил, что надо пойти познакомиться поближе с маэстро, который приглашал ее в свой театр. Наташа выздоровела, начала посещать занятия, ходила в театр на репетиции «Гамлета». Со Степой она не говорила, игнорируя его существование. Он тоже молчал. Все было кончено. Носила Наташа свои полудетские вещи и мамины. Ехать собирать имущество в Степину квартиру не хотелось. Через две недели, на репетиции, ей стало плохо. Добравшись домой, она позвонила в «скорую». Через час она была уже в операционной. Все происходило как в страшном фильме, который прокручивают с бешеной скоростью.
— Что вы собираетесь делать? — спросила она.
— Выскабливание, что же еще, — раздраженно ответила врач.
— Подождите, может быть, не надо…
— Да вы что, с ума сошли, женщина? Вы от заражения крови хотите умереть?!
И она понеслась по спирали сверкающего туннеля, в котором со всех сторон дул холодный ветер и неоновым светом сияли на стенах звезды… Очнулась в палате. На соседней койке всхлипывала девочка лет пятнадцати…
В больнице Наташу навестила вернувшаяся из зарубежных гастролей свекровь.
— Наташенька, детка, мне так жаль. Что же ты мне ничего не сказала?
— Это ничего бы не изменило, — отрезала Наташа. — Спасибо вам за все и, пожалуйста, не вспоминайте обо мне. Я сама подам на развод.
— Не надо так. Я действительно тебя любила, и мне очень жаль… Прости меня… — И она ушла.
Наташа ехала домой из больницы, светило солнце. Она поняла, что юность кончилась. Дома, в коробках, стояли ее вещи, на столе лежали цветы и фрукты.
— Она? — спросила Наташа. Мать кивнула и пожала плечами.
Когда с необходимыми формальностями, связанными с разводом, было покончено и вновь установился относительно размеренный ритм жизни и работы, Наташа не раз ловила себя на том, что свою семейную жизнь вспоминает как смутный кошмар. Сцена, учеба, литературные и творческие интересы — это было ярко, живо, памятно. Все же, связанное со Степаном, терялось в мутноватом тумане, из которого она с облегчением выбралась.
Единственное, что причиняло ей живое и острое страдание, была мысль о ребенке, которого она потеряла. Наташа непрестанно упрекала себя за легкомыслие. В конце концов душевная боль стала такой острой, что усилием воли она постаралась загнать ее глубоко внутрь. Мать поняла ее состояние и больше никогда не заговаривала о неродившемся внуке.
В новом театре знали только, что Наташа болела воспалением легких и недавно развелась с мужем. До дипломного спектакля оставались считанные дни, репетиции в театре шли полным ходом, и Наташа полностью отдалась работе.
Училище она закончила с отличием. Через полгода работы в театре состоялась премьера «Гамлета», о котором всю жизнь мечтал маэстро. Наташа была именно той Офелией, которую он себе представлял.
Реакция публики и прессы на спектакль не оставила сомнений — это успех! Молодую актрису поздравляли с удачным дебютом, предлагали сниматься сразу в нескольких фильмах, приглашали на зарубежные гастроли.
После поразившей всех как гром среди ясного неба смерти маэстро накануне юбилея руководство театром с всеобщего согласия перешло к Ивану — любимому ученику и соратнику мастера. Он давно исполнял обязанности второго режиссера, активно участвовал в постановке «Гамлета» и самостоятельно выпустил два спектакля из текущего репертуара театра.
Первое время все вроде бы шло по-прежнему: поддерживался студийный дух, интриги пресекались в зародыше, зарплаты стараниями нового директора увеличились. Наташа, числившаяся уже в рядах «основателей», после серии удачных гастролей, купила «Жигули».
После развода она так и осталась одинокой, хотя определенное место в ее душе занял партнер по сцене, Никита. Он был также учеником маэстро, однокурсником Ивана, но в отличие от него режиссерских амбиций не имел, курсов не заканчивал и вполне довольствовался своим актерским ремеслом. И положением негласного «премьера» в труппе. Впрочем, его лидерство было очевидно: один из самых одаренных актеров труппы, он обладал к тому же внешностью «настоящего героя» без слащавости и раздражающей миловидности — был высок, строен, спортивен. Он был красив, но это была красота солдата, а не принца. Он неплохо играл на гитаре, хорошо пел, проникновенно читал русских поэтов, что делало его постоянным участником творческих вечеров в литературных гостиных всяческих «домов» — ученых, композиторов, работников искусств. Единственным его режиссерским поползновением была постановка сценических боев — и в этом он не имел себе равных среди отечественных пластиографов.
