Она взглянула, прищурившись, ему в глаза. И словно вернулась в свое последнее студенческое лето — она оканчивала школу дизайна на Род-Айленде. Они тогда подрабатывали инструкторами по парусному спорту. Неужели это один из тех детей, с которыми они занимались?
Дана присмотрелась повнимательнее, и в душе у нее что-то дрогнуло. Море, волны, они с Лили тащат к берегу потерявшего сознание мальчишку…
— Сэм! — Имя тут же всплыло в памяти.
— Вспомнила? — радостно улыбнулся он.
— А мы тебя никогда и не забывали. Лили мне рассказывала, как она тебя встретила. В театре, да?
— В театре, — кивнул он. — Чуть больше года назад.
— А здесь ты как оказался? Ты художник?
— Ну что ты! — рассмеялся он. — Я ученый. Океанограф. Помнишь крабов?
— А то, — ответила она и, вспомнив его худенькую фигурку на пристани, усмехнулась.
Сэм стоял, чуть наклонившись к ней. Так вымахал — ей, чтобы заглянуть ему в лицо, приходилось задирать голову. А еще он светился добротой и дружелюбием. И в стеклах его очков отражались золотистые лучи заходящего солнца.
— Я биолог, занимаюсь морем и его обитателями, — сказал он. — Мой брат тоже океанограф.
— Я помню твои рассказы о брате.
— Я теперь преподаю в Нью-Хейвене. В Йеле. — Сказав это, он смущенно пожал плечами — не хотел, чтобы она подумала, будто он хвастается. — Джо и Каролина поженились два года назад, они много путешествуют, но всякий раз, когда возвращаются, я приезжаю с ними повидаться. Это так здорово! — Он засмеялся и взглянул ей в глаза. — Да зачем я это рассказываю? Тебе это и так понятно.
— Понятно? — переспросила она, решив, что он говорит о брате.
А Каролина — это, наверное, Каролина Ренвик, дочь легендарного художника Хью Ренвика.
— Ну да — как это замечательно, приехать домой, повидаться с сестрой. Она здесь?
Дана не ответила. Мысли о Хью Ренвике тут же улетучились.
— Ты приехала повидаться с ней и детьми? — не унимался Сэм.
— Я приехала к ее детям. Они находятся под моей опекой. — Фраза получилась такая канцелярская, что она не удержалась и фыркнула. Насколько естественнее прозвучало бы: «Чудные мои племянницы, мои обожаемые девочки, дочки моей сестры». — Она так распорядилась в завещании: если что случится с ней или Майком, я должна позаботиться о девочках.
— В завещании? — тихо переспросил Сэм.
— Там говорилось, что мне нужно будет вернуться домой и взять воспитание девочек на себя. А я тогда была во Франции, пыталась работать. На похороны я, разумеется, прилетела. Но всю заботу о девочках взяла на себя моя мама…
— Дана, а что произошло?
— Они утонули. И Лили, и Майк.
— Боже мой, Лили… — Голос Сэма дрогнул. — Искренне соболезную.
— Спасибо.
Из галереи вышли несколько человек — искали ее. Дана слышала их голоса, но издалека. Она словно впала в транс.
— Она умерла десять месяцев назад.
— И ты вернулась воспитывать ее дочерей?
— Нет, — покачала головой Дана. — Я забираю их к себе во Францию.
— Вот как…
Дану наконец заметили и окликнули. Пора было резать торт и говорить тосты.
Хаббардз-Пойнт за сорок один год — а именно столько лет исполнилось Дане — нисколько не изменился. Здесь любил отдыхать народ поскромнее, те, кого смущали шик и роскошь пляжей, находившихся восточнее. Крохотные дворики, домики, стоящие почти вплотную. Строили их простые полицейские, пожарные, учителя — деды и прадеды нынешних владельцев.
В Пойнте изысканный стиль был ни к чему — его заменяли красота природы и дружелюбная атмосфера. Здесь все друг друга знали. Проходя или проезжая мимо, непременно здоровались, всегда охотно присматривали за соседскими детьми.
В восточной части Пойнта дома стояли на граните и кварце — каменные уступы спускались вниз к прибрежным бухтам. А дома, обращенные на запад, выходили к пляжу, окаймлявшему пролив.
Из дома Андерхиллов, построенного в самой высокой части Пойнта, открывался вид и на пляж, и на скалы. Коттедж, крытый посеревшей от времени дранкой, прятался за могучими дубами и виргинским можжевельником и был бы совсем неприметным, если бы не чудесный сад, который разбила Лили.
— Одни сорняки остались, — грустно вздохнула Элли.
— Да не так уж все страшно, — сказала Дана, отхлебнув кофе.
Было воскресное утро, и они сидели на каменных ступенях в тени сассафраса.
— Ну что ты! Эти вьющиеся розы все заполонили. Мамины грядки с травами вообще не поймешь где. Она посадила лаванду, розмарин, шалфей, тимьян. Вообще-то они многолетние, а я ни кустика не вижу.
Дана поставила чашку и принялась разгребать прошлогоднюю листву. Высвободила кустик шалфея с сочными зелеными листьями, увидела серебристые треугольные листочки тимьяна. Каждый сантиметр земли напоминал ей о Лили. Именно здесь она острее всего тосковала по сестре.
— Она не хочет со мной общаться? — спросила Дана вдруг.
Элли кивнула.
— Это из-за того, что я целый год не приезжала?
— Это не главное.
— Так почему же она со мной не разговаривает?
— Потому что ты хочешь увезти нас во Францию.
Куинн бежала по узенькой каменистой тропинке к пляжу — так бегали быстроногие индейцы-пекоты, пришедшие на эту землю десятки веков назад. Куинн знала об индейцах немало. Начать с того, что ее полное имя — Акуинна, а это на языке вампаноа значит «высокое место», «возвышенность». Родители назвали ее так, потому что они повстречались и полюбили друг друга именно в горах. Куинн решила, что, когда вырастет, станет антропологом. Будет заниматься индейцами: пекотами, могиканами, вампаноа.
И во Францию ей ехать совершенно ни к чему.
Она пробежала мимо парусных суденышек, вытащенных на берег около дамбы, мимо камней, где ловили крабов, к лесной тропе, вившейся среди высоких деревьев.
Куинн огляделась по сторонам и остановилась. Убедившись, что кругом нет ни души, она нырнула в чащу и добралась до склонившегося почти до земли дуба. Просунула руку под обвисшие ветви, дотянулась до дупла и вытащила оттуда обернутый в целлофан сверток. Засунув свое сокровище за пояс, она побежала обратно на песчаный пляж.
На пляже было пусто. Сюда они обычно ходили с мамой — искали отшлифованные морем стекляшки и плоские камешки, которыми так здорово было пускать «блинчики». Прижимая к груди драгоценный сверток, она пристроилась за здоровенным серо-розовым валуном, на котором искорками поблескивали вкрапления слюды.
С бьющимся от волнения сердцем она открыла пакет, достала оттуда тетрадь в синей обложке и фломастер. Взгляд ее остановился на записи, сделанной еще в октябре.
