Лена утвердительно хмыкнула — и они пошли.
Олег был подводником. Его лодка уже месяц стояла на заводе в ремонте.
Он был подводником!
Он был веселым, но в меру. Лене не нравились, как совсем недавно выяснилось, записные военно-морские остряки с их байками и анекдотами на все случаи жизни. С несколькими такими экземплярами она встретилась на заводе сразу же, и они принялись ее атаковать, думая, что неуемное остроумие — их главный козырь. Просчитались. Не угадали.
Он был умным, но не умничал. И ум его чувствовался больше всего не в словах, вполне обыкновенных и незатейливых, а во взгляде, спокойном, внимательном, светлом.
Он вел себя естественно и свободно, но вместе с тем очень тактично: без малейшего намека на развязность или фамильярность, с чем Лене тоже, увы, пришлось столкнуться. А она этого не выносила настолько, что мужчина, допустивший хоть малую толику бесцеремонности по отношению к ней, не мог уже ни при каких обстоятельствах рассчитывать на ее благосклонность.
А еще (может быть, это и было самым главным?) за те полтора часа, пока они бесцельно бродили по городу до конца обеденного перерыва, Олег сумел несколько раз обратить внимание Лены и на рыжие сопки, и на легкие перламутровые облака, подсвеченные ненавязчивым северным солнцем, и на ровную, спокойную гладь залива с застывшими у пирсов кораблями.
Да, наверное, именно это было самым главным, самым важным. Потому что до Олега никто из офицеров, с которыми Лене приходилось в течение своего пока еще недолгого пребывания на Севере прогуливаться по городу, никогда не выявлял своего эстетического отношения к морю или сопкам. Все старались показать, какие они бывалые «морские волки», рассказывали, как и когда им приходилось «бороться за живучесть», и до подобных сантиментов не скатывались.
Но надо заметить, что замечания Олега никакого отношения к сентиментальности тоже не имели. Они, то есть замечания, были очень тонкими и непринужденными. И проскальзывали в разговоре так легко, что их можно было бы и не заметить, если бы Лена Турбина была не Леной Турбиной, а кем-нибудь еще.
Конечно, все положительные качества нового знакомого разложились в Лениной голове по полочкам уже потом, ночью, когда она в радостном возбуждении и сладкой тревоге, в бесполезном ожидании сна совершенно неоригинально твердила себе: «Это он!»
Да, «пора пришла, она влюбилась». Влюбилась, как и мечтала, с первого взгляда — так, как обычно влюблялись в нее.
Они встретились на следующий день. И все, что может произойти между влюбленными мужчиной и женщиной, в тот же день и случилось.
Ну и что из того, что знали они друг друга чуть больше суток? Ну и что? Разве нужно много времени, чтобы увидеть и почувствовать, что этот человек твой, твой от макушки до пяток? Ведь для этого достаточно мига. Достаточно взгляда. Да это всем известно. Только больше известно как миф, как красивая сказка. Потому что случается, увы, не часто. Но ведь случается!
Их первый вечер, их первую ночь Лена все эти годы почему-то не вспоминала, а видела во сне. Много-много раз. Видела каждый раз с новыми подробностями, которых наверняка не было тогда. Видела, испытывая все новые и новые ощущения восторга и счастья обретения.
Вы не поверите, но это был первый мужчина в ее жизни. Да, она дожила почти до двадцати трех лет и была старомодно-девственна. Но что она могла с собой поделать, если университетские мальчики, с которыми она дружила, встречалась, иногда даже целовалась, не были теми, с кем хотелось бы быть всегда? А если так, рассуждала она, то зачем близость?
А с Олегом они совпали. Совпали во всем. Он начинал говорить — она продолжала. Он задумывался — и она, тоже немного помолчав, вдруг тихо выдавала то, о чем он размышлял. «Так не бывает!» — разводил руками он. «Бывает», — спорила она. И он сразу же соглашался. Зачем противоречить очевидному?
Я сказала, что они совпали почти во всем. А в чем не совпали?
Олег не очень любил рассказывать про свою службу. А Лена, напротив, страстно желала все знать. И он был вынужден рассказать и про то, как их лодка однажды столкнулась с айсбергом, и про то, что, кроме обычного дня рождения (29 февраля, между прочим), у него есть еще один — 8 июля.
Свой второй день рождения (благо этот день бывает каждый год) Олег праздновал уже несколько лет.
Это была его вторая «автономка». (Для тех, кто не знает, поясню: автономное плавание атомной лодки длится обычно два или три месяца, когда всплытие практически исключается, даже в случае болезни или смерти кого-либо из членов экипажа.)
Собственно, ничего особенного, по словам Олега, не произошло. Пожар в отсеке. Потушили быстро.
Но Лена-то знала, что означает пожар на лодке, когда задраиваются люки, чтобы огонь не пошел дальше. Тем, кто остается в горящем отсеке, приходится рассчитывать только на себя. И на Бога. И коль уж речь идет о втором дне рождения, значит, дело было серьезное.
Олег же, рассказывая об этом, пытался сочинять на ходу всякие смешные подробности. Но Лену они нисколько не веселили. Нисколько.
Она слушала внимательно-внимательно. А потом тихо сказала: «У тебя очень тяжелая работа. Знаешь, как я буду любить тебя? Сильно-сильно. Что бы тебе… Что бы ты…» Ну и тут она, конечно, замолчала, уткнувшись ему в плечо.
А он гладил ее, как маленькую, по голове и говорил: «Глупая ты моя девочка, я тебе больше ничего рассказывать не буду, раз ты такая глупая…»
И в следующий раз, когда Лена потребовала историю про айсберг, Олег заупрямился. Заупрямился не на шутку. Но Лена оказалась упрямее.
Ну а что айсберг? Тоже ничего особенного. Обошлось же все.
Олег и его друг Сашка Коновалов сменились тогда с вахты в четыре часа утра. Сходили на завтрак в пятый отсек, потом вернулись во второй, в свою каюту. Перед тем как залечь и «придавить» минут двести-триста (если, конечно, по тревоге не поднимут), сели по давно установившейся традиции поиграть в «кошу» (нарды).
Играют себе, играют, и вдруг — удар. Мощный удар, честно говоря. На Олега полетели не только шашки, но и Сашка, спланировав через стол. Первая мысль… Нет, ее вообще не было. Никакой.
Потом, выбравшись из-под Сашки, увидев его почему-то белые глаза, осознал, что, кажется, что-то случилось.
Это «что-то» каждый пережил по-своему.
Механик Петрович мылся в это время в душе — и в центральный примчался с намыленной головой и залепленными пеной глазами, в наспех натянутых штанах.
Турбинист Серега, шкаф под два метра, сидел в курилке и травил, как всегда, анекдоты. Когда столкнулись, он с диким ревом вынес на себе примерно четверых и понесся на свой боевой пост, потеряв тапки и сметая все на своем пути.
