Воцарилось молчание. Потом Патриция осторожно спросила:
— И ты после этого бросила? Ты лечилась?
— Я? — удивилась Триш. — Нет, Пат, я их никогда и не употребляла.
— Ты не догадывалась, что Кэт наркоманка?
— Нет! Я не знала! Мы с ней вместе выросли. Я родилась под Ливерпулем. Кэт тоже. Мы вместе ходили в одну и ту же школу, потом пошли работать, — медленно начала свою исповедь Триш. — Год тому назад я уехала в Лондон, нашла здесь работу и поселилась в этой квартире. Иногда я навещала маму и виделась с Кэт. Сначала она была вроде бы такая же, как и прежде, потом я заметила, что она очень похудела, но я подумала — она на диете. И вдруг она умерла...
— Прости, Триш, я не хотела тревожить твое сердце. Прости мое любопытство...
Триш никак не отреагировала на слова Патриции. Она словно заново переживала смерть подруги. Патриция замолчала. Она не знала, что ей предпринять. Где найти те слова, которые немного облегчат горе Триш.
Молчание затягивалось. Наконец Триш продолжила рассказ:
— И вот, когда я подумала, что случайно встреченная мною девушка идет по пути Кэт, я решила ей помочь. Но оказалось, что я ошиблась, — Триш облегченно вздохнула. — Я очень рада с тобой познакомиться, Пат. Хочешь кофе?
— Кофе? Но уже скоро время чая! Разве ты не пьешь чай? Тетушки рассказывали, что в Лондоне чайная церемония обставляется особенно торжественно. Они мне говорили, что лучше пойти в отель.
— В отель? И в какой же? — удивленно спросила Триш.
— В «Савой», например. Там играет фортепиано и многие танцуют.
Триш рассмеялась.
— Откуда ты приехала, Пат?
— Из Бостона.
— А-а!.. — хитро улыбаясь, протянула Триш.
— А ты подумала откуда? — заинтриговано спросила Патриция.
— Из девятнадцатого века! Я никогда не была в «Савое». Это очень дорогой отель. Но мне кажется, что и там танцевать под фортепиано сейчас могут только старые перечницы. Но, если хочешь, сходи.
— А ты не пойдешь со мной?
— Вряд ли мне это по карману, Пат!
— У меня есть деньги.
— Ты богатая, Пат?
— Нет! Но у меня есть деньги. Я не думаю, что чай с пирожными стоит очень дорого.
— Может быть, ты и права. Ладно, пошли!
— Мне надо переодеться. Нельзя же пить чай в брюках! Я оставила сумку в камере хранения на вокзале, но платье взяла с собой. Ты разрешишь мне воспользоваться твоей ванной комнатой?
— Конечно!
Триш показала, где ванная. Патриция подхватила пакет, оставленный ею в прихожей, и удалилась переодеваться к чаю. Триш задумчиво посмотрела ей вслед.
Минут через пятнадцать Патриция появилась в комнате. На ней было надето бледно-желтое платье с рукавами-буф и пышной юбкой, доходящей до щиколоток. Увидев Патрицию, Триш удивленно всплеснула руками.
— Пат, неужели девушки в Бостоне носят такие наряды?
— Тебе не нравится мое платье? Но тетя Аби говорила...
— Пат, — перебила Патрицию Триш. — Платье очень милое и идеально подходит для воскресного посещения церкви девочкой лет восьми, но ты уже выросла из этого возраста.
— Ты думаешь?
— Уверена! Сними его, Пат! Лучше надень брюки и блузку, которые были на тебе. Они, хотя и смешные, но не такие нелепые. В этом платье не то что в «Савой», в соседнюю лавочку и то стыдно пойти.
Патриция прислушалась к совету Триш и снова переоделась в свой прежний наряд.
— А нас в брюках пустят? — поинтересовалась Патриция, когда они снова проделали тот же путь до Чаринг-кросс, но вышли не на Трафальгарскую площадь, а на Странд.
— Думаю, да, — ответила Триш.
В «Савое» никто не удивился, увидев двух девушек в брюках. Их беспрепятственно пропустили в небольшой зал с барной стойкой. Там подавали послеполуденный чай.
Девушки уселись за столик. К ним тут же подошел официант.
— Что желаете заказать, мисс? — обратился он к ним.
Триш посмотрела на Патрицию и, заметив, что та смущена, ответила официанту:
— Два чая, пожалуйста.
— Какой предпочитаете? У нас есть китайский, серый, кенийский, цейлонский, чай с гвоздикой...
— Кенийский, — робко вставила Патриция.
— Да, два кенийского, — подвела итог Триш и добавила: — по-английски, с молоком.
Через некоторое время им принесли два чайничка. Триш порылась в сумочке и достала сигареты.
— Ты куришь? — удивилась Патриция.
Триш кивнула и закурила.
— Юной леди не подобает курить, — заметила Патриция, наливая себе и Триш чай. — Тебе сколько молока?
— Чуть-чуть. Я не люблю африканский чай. А ты смешная, Пат. Ты надолго приехала в Лондон?
— Меня отпустили на неделю.
— Отпустили? Сколько же тебе лет, Пат?
— Двадцать два.
— Ты же совершеннолетняя и сама можешь принимать решения.
— Да, я знаю, но тети говорят, что девушке не подобает самой выбирать дорогу в жизни. Свобода может завести куда угодно...
— Господи, Пат, что за глупости ты несешь? Ты точно не из Бостона, то есть не из современного города. Ты воспользовалась машиной времени и перенеслась из девятнадцатого столетия. Колись, Пат!
— Такие машины еще не изобретены, Триш.
— Значит, ты очнулась от летаргического сна. Оглянись вокруг! Где ты видишь здесь молодежь и даже людей среднего возраста?
Патриция, стараясь сделать это незаметно, обвела взглядом зал. В самом углу сидели две старушки. У одной из них в удобной корзинке лежала маленькая собачка. Ее серебристо-белая шерсть идеально совпадала с цветом волос хозяйки. По возрасту дамы годились Патриции в бабушки. Соседний столик был пуст. Ближе всего к ним сидела пара — очень старый джентльмен и пожилая леди. Ее седые волосы были уложены в букли. Да, Триш права. Их ровесников здесь нет. Да и людей возраста ее тети Аби и тети Гвен Патриция тоже не увидела.
Вдруг дверь распахнулась, и вошли два молодых джентльмена.
— Вот видишь! — радостно прошептала Патриция.
Мужчины быстрым шагом пересекли зал и устроились за барной стойкой.
— Два кофе, — скомандовали они бармену.
— Вот видишь! — передразнила Патрицию Триш.
— Ты хочешь сказать, что сейчас чай пьют одни старики?
— Не преувеличивай, Пат! Чай пьют все, но танцы под чай — увлечение наших дедушек и бабушек.
— Жаль!
— Возможно, но жизнь не стоит на месте.
Патриция вздохнула. Сделанное открытие не поразило ее, чего-то в этом роде она и ожидала. Тетя Гвен рассказывала, что в эпоху повального увлечения танго на чайных церемониях в «Уолдорфе» танцевали, но тете всего лишь сорок три года. В «Уолдорфе» могла танцевать даже не бабушка Патриции, а ее прабабушка.
Как же раньше Патриции не приходило в голову сделать столь простой арифметический подсчет! Почему тетя Гвен позволила украсть свою жизнь? А не поступает ли также и Патриция? Зачем ей гуманитарный колледж? Ну, окончит она его, и что потом? Пойдет преподавать английскую литературу? Но ей совсем не это нужно. Ее душа просит другого. Патриция не знает еще точно, к чему она стремится, но жизнь хочет прожить свою, а не своей прабабушки.
