я стала совсем другой. Женщина в отражении — та, кем я была раньше. Очень большая часть меня желает, чтобы та женщина вернулась. Я хочу улыбаться, как раньше, и услышать звук своего искреннего смеха.
Мое сердце сжимается от этой мысли.
Он никогда уже не засмеется. Словно позором станет тот факт, что ты хоть на минуту забудешь о нем. Я опускаю глаза, надеваю колпачок на тюбик губной помады и бросаю его в сумочку, стоящую на туалетном столике.
Что бы я ни делала, каждая мелочь напоминает мне о нем.
Обыденные вещи, вроде цвета гранита, на котором он настоял, когда мы затеяли ремонт. Ручки на ящиках в ванной, которые он ненавидел и всегда напоминал об этом. Или мелочь, которую он оставлял в подстаканнике в Bentley. Небольшая куча монет звенит, когда я проезжаю по лежачим полицейским или выбоинам. Монеты, к которым я отказываюсь прикасаться. Он положил их туда, и я не могу заставить себя притронуться к ним.
Так глупо. Чертовые куски меди просто разрывают меня изнутри.
Со стороны может показаться, что я жалкая, но это не так. С моей точки зрения, я стараюсь быть настолько сильной, насколько могу. Я каждый день сталкиваюсь с осуждением Нью-Йорка, надеваю свою улыбку и забочусь о своей жизни так, как могу.
Все это время я запихиваю все, что чувствую, глубоко внутрь. Это ведь здорово, правда?
Не позволяю им увидеть, как я ломаюсь. Они этого хотят. О, неужели они этого жаждут? Я практически слышу, как они облизывают губы от предвкушения.
Все газеты раструбили об этом случае.
Джулия Саммерс родилась в богатой семье и выросла в Верхнем Ист-Сайде. Она всегда все делала по правилам и рано вышла замуж за своего школьного возлюбленного Джейса Андерсона. С любящей семьей, красивым и любящим мужем и общественной жизнью, о которой мечтает каждая молодая женщина на Манхэттене, у Джулс была идеальная жизнь. До тех пор, пока ее муж двадцати восьми лет внезапно не скончался, оставив двадцатисемилетнюю женщину вдовой и одинокой впервые в своей жизни.
Сейчас мне двадцать восемь.
Они ждут, что я буду делать дальше. Ручки и фотоаппараты наготове. Для сплетников я лакомый кусочек.
Они с нетерпением ждут, когда я оступлюсь, и я это сделала, правда, не у них на глазах. Для них я всегда буду стараться выглядеть безупречно.
Но я знаю, что обо мне говорят. Им не нужно видеть правду, чтобы понять ее самостоятельно. Ходят слухи об алкоголе. У меня нет достаточно денег, чтобы минимизировать эти слухи. Все мои сотрудники продались газетам хоть за намек о том, что происходит за этими стенами. Когда вы живете в Верхнем Ист-Сайде, каждый человек, который расхаживает перед моим домом, ищет трещину в моем фасаде.
Ирония заключается в том, что здесь нет никакого гламура. Ничего примечательного. Просто женщина, которая плачет, пока не заснет. Женщина, которая изо всех сил пытается двигаться дальше. Хотя это то, через что я прохожу. Я любила камеры, и жила ради места в хронике сплетен. Так что я все это заслужила.
Дни превращаются в недели, а недели в месяцы. Теперь, когда моего мужа нет почти восемь месяцев, у меня много трещин в этой так называемой идеальной жизни. Я чертовски разбита.
Я оглядываю себя и думаю, что не позволю им узнать об этом, когда слегка одергиваю платье и разглаживаю черное кружево.
Я прочищаю горло, выключаю свет, хватаю телефон и снова проверяю текст.
Кэт: Ты уверена, что мне не надо за тобой заехать?
Кэт просто прелесть. Она всегда за мной присматривает. Из всех моих подруг она единственная, кто все еще фанатично пишет мне, что почти безумие, потому что она постоянно работает, и я понятия не имею, когда она успевает найти время.
Мои пальцы выстукивают ей ответ:
Я: Нет, спасибо. Выезжаю прямо сейчас.
Пенроуз находится всего в двадцати минутах езды без пробок отсюда. Учитывая, что сейчас девять часов вечера пятницы, я готовлюсь просидеть на заднем сиденье такси полночи.
Легкий вздох срывается с моих губ, когда я наклоняюсь, чтобы взять свои туфли от Луи Виттон. На них есть ряд шипов расположенных на пятке и ярко-розовая подошва. Они именно такого характера и цвета, который я носила тогда. Я почти не сомневалась, когда выбирала простое черное платье. Это отсылка к образу Одри Хепберн. Но, глядя через плечо в затемненное зеркало ванной комнаты, я вижу только вариант для похорон.
Тогда я бы не надела его. Я была счастлива, и все было так, как должно было быть. А разве я не хочу снова стать той девушкой?
Я больше не та женщина, я изменилась. Я принимаю это, но мне чертовски не нравится, кем я стала сейчас.
Восемь месяцев я тонула в жалости к себе. Это достаточно долго, спасибо. Я хотела бы сказать, что Джейс не желал бы видеть меня такой… но я даже не знаю, что Джейс бы хотел. Я перестала носить кольцо, хотя оно все еще лежит на его ночном столике. Я готова двигаться дальше. Я готова узнать, кто я на самом деле.
Прежде чем открыть дверь, я бросаю взгляд на большое витражное окно в фойе. Снаружи все серое, а шум и суета внизу всего лишь малая часть того, что ожидает за дверью.
Когда я выхожу на улицу, меня встречает слабый стук дождя. Я не стала возиться с зонтиком, просто накинула плащ, быстро спустилась по ступенькам на улицу и поймала такси. Мои каблуки цокают, когда я быстро затягиваю пояс вокруг себя и завязываю плащ.
Конечно, я могла бы позвать кого-нибудь, чтобы мне вызвали такси, чтобы не ждать его. Я могла бы попросить о помощи во многих вещах, но предпочитаю сделать это сама.
Ветер и дождь дают ощущение реальности. Дождь холодный на ощупь, и я уверена, что скоро пожалею об этом. Но это нечто иное. И мне не нужна ничья помощь. Мне просто нужно время.
Через несколько секунд подъезжает такси, и я опускаю руку. Забираясь внутрь и стряхивая с себя капли дождя, я чувствую, что внутри кабины тепло и уютно. Я откидываю волосы с лица и называю адрес.
— Понял, — говорит таксист, оглядываясь через плечо, чтобы посмотреть на меня.
Его редеющие черные волосы смазаны маслом, и он более чем полноват. Пуговицы на его полосатой рубашке с трудом застегиваются.
Я вижу немой вопрос
