Почему он так странно улыбается? Будто играет. Не заигрывает, а именно прощупывает оттенки моих реакций. Наглость первых минут как-то резко сменилась обходительностью, и сразу даже не определить, что больше заставляет чувствовать себя не в своей тарелке.
— Не страшно, — пальцами бессознательно тянусь к лицу, чтобы убрать волосы себе за ухо, но вовремя спохватываюсь. Алекс причисляет этот жест к верным признакам симпатии, поэтому с нервной тщательностью принимаюсь запахивать полы плаща. Не хочу, чтобы Дамир себе надумал лишнего. — Что не прогреет камин, исправит тёплое одеяло.
Звучит, как мне кажется, вполне ровно. Ещё бы усмешка, проскочившая по углам его губ, не говорила об обратном.
— Может всё-таки переночуешь в доме? Там комнат достаточно.
— Всё в порядке. Правда.
Каждый раз, когда мы с Дамиром пересекаемся взглядами — внутри что-то щёлкает, резонируя покалыванием на коже. Я торопливо отвожу глаза, изображая глубокую заинтересованность видом из окна. Отсюда видна плетёная изгородь, унизанная глиняными горшками, и край хозяйского дома. Вернее, наглухо заколоченный оконный проём. И всё бы ничего, если б молодой месяц не освещал виднеющуюся за досками часть витражного рисунка. Очередная несуразность.
— Зачем понадобилось прятать такую красо… — окончание фразы глохнет в тихом вскрике, когда моей ноги касается нечто тёплое и мохнатое. Не знаю, то ли это напряжение сыграло со мной злую шутку, то ли специфическая атмосфера места, но тихо тлеющая внутри взвинченность вспыхивает мгновенным испугом.
Недоговаривая и даже не глядя, изворачиваюсь, чтобы стряхнуть с себя неведому зверушку. Однако ту на удивление мой финт не впечатляет, наоборот, к трению добавляется утробное урчание.
— Збышек! Ну разве можно так пугать нашу гостью? — Дамир, согнувшись, берёт на руки лоснящегося самодовольством чёрного кота. — Прости его. Он у нас невоспитанный, да и ластится далеко не к каждому. Если честно, то вообще ни к кому. Ты его очаровала.
За кажущейся обыденностью последних слов чувствуется особый подтекст, усиленный глубоким немигающим взглядом. На этот раз не откровенно флиртующим, как там у ворот. Каким-то… другим. Я не только таких глаз никогда раньше не видела, но и выражение их до конца разобрать не могу. Обычно люди, когда что-то скрывают не смотрят прямо, но под мягкой тенью ресниц, определённо мается нечто гнетущее, подавляемое, ревностно запечатанное, оберегаемое от посторонних и оттого ещё более цепляющее.
Это тот самый случай, когда два брата кажутся другой версией себя же — один мёртвый снаружи, а второй — словно бы изнутри. И определить, что скрыто за внешней раскованностью Дамира наверняка не проще, чем пробиться через холодность Алеса.
— Збышек, должно быть, нас заждался, — прячу замешательство, поглаживая между ушами вконец разомлевшего кота, чьи разноцветные глаза — янтарный и изумрудный — полностью соответствуют незаурядности этого места. Даже не берусь гадать, чем могут поразить остальные его обитатели.
— Мы ждали вас чуть позже. Утка, конечно, уже не бегает, но ещё не запеклась.
Что-то неуловимое интонационно выделяет это «вас» из череды остальных слов. Ведь Алекс пренебрёг не только мной, но и встречей с братом, которого, по его словам, не видел около семи лет. Не сказать чтобы то прозвучало с обидой или разочарованием, точно нет. Их равнодушие друг к другу кажется взаимным, как нередко бывает между детьми с большой разницей в возрасте. Однако мне почудилось удивление и почему-то лёгкая тень усмешки.
В полку шарад прибыло.
— Тогда, если ты не против, я бы хотела разобрать багаж.
— Не торопись, не попробовав стряпню деда Анисима. Может ещё передумаешь оставаться.
Бархатистый смех Дамира тёплой волной пробегает по моему лицу, напоминая, что даже кот, каким бы вальяжным и милым он ни был, не повод стоять к молодому мужчине так близко.
— Намекаешь, что не рад гостям? — отступаю на шаг и заодно решаю быть откровенной, вспомнив о характеристике данной ему мужем. — Алекс предупредил, что ты людскому обществу предпочитаешь свои холсты. Мне бы не хотелось быть обузой.
— Я всего лишь пытаюсь разрядить обстановку и немного нервничаю, поэтому получается несколько коряво, — очаровательно улыбается он, опуская Збышека на пол. — А Алекс всего-то по-братски сделал мне комплимент. Такта у него действительно не отнять. Всё наоборот, это людское общество не оставляет мне выбора.
— Почему?
Не вставая с корточек, Дамир несколько долгих секунд смотрит на меня снизу вверх.
— У меня отвратительный характер.
А у меня либо обман зрения, либо его светлые глаза только что кардинально изменили оттенок. Или же причина в тени, которую я на него отбрасываю, стоя спиной к напольному светильнику.
Дамир опускает голову, чтобы погладить Збышека, теперь не проверить. Да и всматриваться в открытую неудобно. А причуды у младшего Стрельникова правда имеются: дерзкий у ворот, взволнованный пару минут назад, теперь задумчивый, если не сказать замкнувшийся. Я с трудом поспеваю за сменой его настроений.
— Пойдём, покажу тебе дом.
Дамир слукавил. Такие дома не показывают, с ними исключительно знакомят. Он шепчет скрипом паркета, дышит сквозняками и строго смотрит вслед глазницами портретов, дразня воображение едким ароматом деревянной мебели со слабыми нотками извёстки и пыли.
— Здесь так светло и просторно, — искренне восхищаюсь, выходя из большой библиотеки с камином.
— И пусто, — проницательно договаривает Дамир, то, о чём я сказать не решилась. — Усадьба дремлет уже много лет. Надеюсь, её разбудит твой смех.
И опять лёгкий лишённый смысла подтекст, ведь мы оба пониманием, что в ноябре я уеду. Но это не флирт. Снова не он.
Вдруг повсеместно гаснет свет. Темнота льнёт со всех сторон так неожиданно, что я спиной вжимаюсь в стену, неверными пальцами сжимая ткань блузы.
— Не бойся, я сейчас вернусь, — шаги Дамира звучат в обратном направлении. Он возвращается в библиотеку и, по мере отдаления повышает голос, не давая на секунду укоренится страху. — У нас при сильном ветре постоянно гаснет электричество. Здесь почти в каждой комнате есть дежурный фонарь. Удачно я успел тебе всё показать…
Он продолжает говорить, но я уже не вслушиваюсь. Зрение, быстро адаптировавшись к темноте, цепляет темнеющую полосу в проёме соседней двери — той самой, которая по моим расчётам должна вести в комнату с заколоченным окном. Любопытство так и подначивает разобраться, что с ней не так. Во-первых, витраж никак не вписывается в убранство этого дома, ведь остальные окна — обычные, украшенные только кружевом наличников. А во-вторых, какой смысл заколачивать окно в жилую комнату? Раз дверь открыта, значит, в неё заходят.
— Дамир, — заговариваю, дождавшись своего экскурсовода. — А рядом с библиотекой что?
— Ничего интересного, — ровно произносит он, захлопывая злосчастную дверь перед моим лицом. Слишком ровно произносит и слишком резко захлопывает. Разрывающее противоречие. — Пойдём, утка стынет. Ты когда-нибудь ужинала при свечах?
— У нас нет перебоев со светом, — пытаюсь скрыть за шуткой горечь.
А ведь действительно, где мы с Алексом только не ужинали, а вот чтоб романтично при свечах — ни разу.
Кровавый красный
Дамир
В моём доме практически не бывает гостей. Случается туристы в сезон позируют для портрета, но так, чтоб собраться вместе за ужином, в последний раз случалось, наверное, при жизни родителей. Дед Анисим по такому поводу вырядился как новогодняя ёлка, надел парадную жилетку на меху и даже бороду белоснежную подравнял вне графика. Всегда степенный и ворчливый, сегодня он суетится вокруг стола, воплощая если не истерию, то праздничное волнение точно.
— Вот пень я трухлявый! — снова подрывается дед, едва усевшись на край лавочки. — Яблочки. Яблочки запечённые забыл! С медком да корицей. Дамирка, может, вам наливочки облепиховой заодно прихватить? Повод-то отменный… Глядишь и знакомство бодрее завяжется. Слышь, ветер какой лютует? Небось наша гостья продрогла совсем.
