Я закрыл и запер дверь бара за своей спиной и пошел наверх, борясь с искушением прихватить бутылку виски по пути. Вероятно, было около четырех утра, слишком рано, чтобы пить.
Ксавьер стоял у плиты, помешивая яйца.
— Отшила, да?
— Нет, меня не отшили, недоумок, — прорычал я, — ей просто… нужно было идти.
— Отстой, — кивнул Ксавьер, переворачивая яичницу.
— Да, что ж, а что ты собрался делать? — принюхался я. — А для меня найдется?
Ксавьер проигнорировал мой вопрос, но закончив, вместо ответа разделил яйца на две тарелки с лежащими в сторонке тостами и беконом. Я приготовил нам кофе, и мы принялись за еду.
Спустя несколько минут молчания Ксавьер взглянул на меня.
— А она была горяча.
— Безумно горяча, — кивнул я.
— Судя по звукам, секс тоже был хорош.
— Ты девственник, Ксавьер, тебе-то откуда это знать? — нахмурился я.
— Ну, — улыбнулся он мне, — поправь, если я не прав, но три часа вскриков должны указывать на качественные сексуальные отношения.
— Он сказал «качественные сексуальные отношения», — фыркнул я, — гребаный придурок, — я разломил кусок бекона и, начав жевать, вздохнул, — но, да, это был лучший секс в моей жизни.
— И ты позволил ей уйти, — спросил он с осуждением. — Пример нашего дорогого старшего брата тебя ничему не научил?
— Не все так просто, — сказал я. — Хотел бы я, чтоб это было так.
— Итак… тебя отшили.
Я запустил в него вилкой, забрызгав всего яйцами.
— Да, черт возьми, — огрызнулся я, — меня отшили.
Ксавьера не особо волновало что-то помимо прикосновений, поэтому он просто поднял вилку с колен, куда та упала, и вернул ее мне, вытерев яйца со своей груди.
— Ты выглядишь раздраженным.
— Да ты прям Шерлок, малыш, — уставился я на него. — Ну, и что это меняет?
— Бросок вилки был довольно очевидным признаком, — начал он и остановился, настороженно глядя мне в глаза. — О, это ведь был сарказм.
— Да, это был сарказм, — я продолжил есть, на этот раз сердито.
— Я не понимаю, — сказал Ксавьер помедлив, — у тебя было много секса со множеством разных женщин и редко с одной и той же дважды. Так что делает ее такой особенной? И почему ты так расстроен?
— Это то, что меня напрягает, — ответил я, — я не знаю. В смысле, да, Мара была чертовски великолепна, парень. Эти сиськи? Эта задница? То, как она двигалась, звуки, которые издавала? Она была тугой, но знала, что делает, и знала, что ей нравится… и потом было еще… черт, я не знаю. Что-то было в том, как мы были вместе… иначе. Что-то в… ней, я думаю.
— Так почему же тогда ты не попытаешься уговорить ее встретиться с тобой? Типа попытаться… не знаю, как ты это назовешь. Узнать ее получше.
— В твоем исполнении все звучит так просто, но на самом деле я бы не сказал… это не… я не… — я замолк, не в силах объяснить. — Это называется началом отношений, и я просто не знаю, как работает это дерьмо. Кроме того, я не завожу отношений.
— У тебя отношения со всеми нами, — ответил Ксавьер, склонив голову на бок.
— Вы — это вы, парни, — засмеялся я, — вы мои братья.
— Это и правда настолько разные вещи?
Я рассмеялся еще сильнее.
— Сказал тот, кто разбирается в женщинах еще хуже меня. Да, Ксавьер, это абсолютно разные вещи. Вы, ребята, мои братья, моя семья. Я знал вас всю свою жизнь. Плюс, вы парни. Женщины они… другие. Они изворотливые. Сложные.
Ксавьер переваривал это, пока ел. Когда же закончил, то вымыл наши тарелки и подлив еще кофе, сел обратно, придя к каким-то умозаключениям.
Он посмотрел на меня поверх своей кружки.
— Ты трус.
— Извини? — поперхнулся я кофе.
— Я сказал… ты трус.
— Ты же понимаешь, что я могу сломать каждую кость в твоем теле, и я это сделаю? — сказал я, медленно вставая.
— Ты можешь пнуть меня пару раз, но не станешь ломать мне кости, — ответил он спокойно и как всегда логично.
Я сел на место.
— Да, что ж, тебя когда-нибудь избивали?
Он обвел кончиками пальцев обод кружки.
— Да. Одно время довольно часто.
— Серьезно? — нахмурился я. — Когда?
— В старшей школе. Надо мной часто измывались. И я был бит минимум раз в неделю.
Я опустил кружку.
— Да ты гонишь.
— Зачем бы я стал шутить с тобой таким образом, — он смотрел на меня искренне озадачено.
— Я понятия не имел.
— Ну да, само собой, — фыркнул он, — тебя же не было.
— Да, но остальные…
— К тому моменту как я перешел в старшую школу, — продолжил он говорить, не обращая на меня внимания, — ты, Бакс и Брок уже разъехались, близнецы уже выпустились и давали концерты, так что остался только Люциан, но и он выбыл, получив свой диплом о среднем образовании, чтобы начать работать на лодке. А Себастиан? Он по уши был занят тем, что пытался удержать бар на плаву. Смерть отца шокировала вас, потому что вас здесь не было, но я видел, что к этому идет. Он был… болен. Он болел долгое время, просто… не смог этого больше выносить. Он, считай, отсутствовал последние… два или три года перед смертью. Словно был здесь физически, но в то же время… не был. Так что Баст должен был двигаться вперед, работать в баре, убедиться, что я добрался до школы и все такое. Кто стал бы разбираться с хулиганами в школе? — Ксавьер пожал плечами, словно это было чем-то незначительным. — Школа не собиралась этого прекращать. На самом деле у меня никогда не было друзей, все мои братья были далеко или заняты, а у отца были проблемы с психикой.
— Черт, Ксавьер, звучит так, словно ты был совсем один.
Он долго смотрел на меня и просто моргал.
— Так и было.
— Святые угодники, малыш. Я понятия не имел, — выдохнул я. — Над тобой издевались в школе?
— Скверно, да, — кивнул он. — Они толкали меня в коридорах, подбрасывали мне в шкафчик собачьи какашки, крали мои книги и избивали меня по дороге домой. Но… Я выпустился и получил стипендию в Стэнфорд. Ни один из тех придурков даже не поступил в колледж. Они все еще здесь, работают на рыбацких лодках и в автомастерских. Вот и все, что они когда-либо делали или будут делать.
— И как ты думаешь, почему они травили тебя?
Настала его очередь усмехаться:
— Говоришь, как человек, не имеющий представления, каково это, когда над тобой издеваются, — пригубил он свой кофе. — Они издевались просто потому, что я был младше всех моих одноклассников как минимум на два года. Я был настолько умнее всех, что с тем же успехом мог бы быть инопланетянином.
— А люди боятся и ненавидят все, чего не понимают.
— Именно.
— Черт, малыш, мне жаль, что с тобой такое произошло. И мне жаль, что никого из нас не было рядом, чтобы тебя защитить.
— Вы бы не смогли, даже будь вы здесь, — сказал он, — но я справился. Я выжил, и, что важнее, благодаря этому я стал сильнее.
— Возвращаясь к изначальной теме разговора. Ты упоминал какого-то труса?
— Да, — кивнул он, — тебя.
— Тебе стоит объясниться.
— Тебя эта девушка как минимум привлекает, так?
— Да, — ответил я нерешительно.
— И она разделяет этот базовый уровень притяжения, так?
— Верно, — кивнул я.
— Но изучив подтекст того, что ты сказал, вкупе с тем, что ты подразумевал, в сочетании с твоим противоречивым языком тела, я рискнул бы предположить, что то, что ты чувствуешь к этой женщине, — нечто гораздо большее, чем просто базовый уровень физического влечения. Тем не менее, ты не знаком с тем, каково это, иметь дело с эмоциональной связью, поскольку и здесь я могу лишь догадываться, но я мог бы поставить на то, что прав: ты научился отключать свои… эмоциональные синапсы, так сказать. Твоя способность справляться с эмоциями атрофировалась. Ты имеешь дело с физической стороной. Ты сильный, быстрый, энергичный, атлетичный, решительный и зрелый. Физический мир прост для тебя, это то, где ты доминируешь. Я не говорю, что тебе не хватает интеллекта или знаний, но твое основное умение — быть воином. А армия, судя по тому, что я читал, заставляет приучать себя к тяготам и травмам. Эмоции — нежеланная обуза, — он остановился, чтобы подумать, — но, тем не менее, говоря о реальном мире, или скорее о более широком контексте за пределами театра военных действий, я бы сказал что эмоции — это валюта культуры.
