Чертово адово колесо, которое проехалось по мне танком, все равно не отпускает. Кружит каждый раз, поднимая ввысь и с размаху сбрасывая вниз, разбивая в кровь. Я, блять, так хотел все сделать сам. Сука, ебаное время. Не рассчитал. Не подумал, что этот упырь свой капкан захлопнет на мне. Не думал, что рыпнется. Даже не заподозрил, что липовую херню с видео смонтирует. Знал, что Крис его рук дело. Только инфу искал. И сука нашел. Нашел бомжа, который подтвердил всё. Куда увезли. В каком направлении. А главное кто. Дал бедняге на бухло. Сам все записал на телефон. А тут этот чмырь нарисовался. Стебется надо мной тем, как у него карты разыграны. И что я, блять, в проигрыше. Что Аня станет его. И как он её будет ебать на кухонном столе и мне присылать видео. На этом у меня сорвало башню. Отделал его. Спустил пар. Выдохнул. Триггер сработал.
Аня, сука, мой фантом.
Мой триггер.
Моя, блять, ахиллесова пята.
Контрольным приговорила, когда смотрела там, в ЗАГСе. Красивая, блять. В белом платье. Нежная такая. Но такая не моя. И прямо дуло подставила к виску своим «Согласна». У меня как будто мир перевернулся. Все, блять, во мне перевернулось.
Зачем, родная? Зачем ты на это пошла? Зачем ты нас предала? Зачем убила? Зачем убила нашу любовь?
Оставалось совсем немного. Бумаги под залог были почти подписаны, когда меня отпускают насовсем. Моя девочка, зачем ты это сделала? Я бы смог… Я бы выкарабкался. Я ведь так тебя оберегал от него. Знаю, какой он урод. Не хотел, чтобы ты это прошла. А теперь, получается, сама в лапы к тигру пошла? Сама добычей быть согласилась? Зачем, родная? Только слово. Одно, сука, слово скажи. Скажи, что это ложь. Что ты не его. Что ты не согласна. Я тут. Я рядом. Я защищу. Я заберу. Только скажи.
— Я согласна. — больно режет словами. Убивает наповал. Всё, что было. Всё, что было между нами. Родная, для тебя это хоть что-то значило?!
Каждый день для меня словно пытка. Быть не рядом. Не чувствовать тебя. Но с каждым днём я пытаюсь тебя забыть. Писал, что ненавижу. Хотел бы. Не могу. Нельзя, как по заказу, разлюбить. Это чувство не проходит. Не по волшебству Нового года. Не в письме Деду Морозу. Не по щелчку пальцев. Не по гороскопу или падающей звезде. Можно расстаться на время. На год. Два. Пять. Десять. Хоть на всю жизнь, но разлюбить не под силу.
Любовь. Она сидит. Глубоко. С каждым днем растягивая рубец. Только когда новости о задержании Кости и возвращении Крис дошли, они спасли меня. Спасло то, что жизнь, пусть несправедливая и быстротечная, но такая живая и наполненная, меня взбодрила. Она одна. Она избавилась от него. Все это время она знала про него. Она все выдала в суде. С каждым словом эта уверенность во мне взращивалась и паскудно жалила. Она сделала. Она это сделала не только ради меня. Но и себя. Она вытянула своих сестёр. Отца. Себя. Меня. Мою семью. Это болью отражается во мне. Гребаное тридцать первое декабря. День, который полностью изменил мою жизнь. Я ненавижу Новый год. Если для кого-то это праздник жизни, нового витка событий, то для меня это день, когда я приобрел и потерял многое.
День, когда я вижу в аэропорту слезы сестры, как она бежит в объятия. Моя маленькая, большая и сильная девочка. Она изменилась. Другая. Больше это не та девчонка с косичками, которая ходила за мной хвостиком. Это другая девчонка, которая смогла выжить. Нам ещё предстоит многое узнать. Но другу благодарен за её спасение до гробовой доски.
Тридцать первое декабря. День, когда Дима вручил мне не только сестру, но и дурацкий конверт. Каждая строчка в нем приносила боль. Каждое слово выпуклое и с нажимом. С каким трудом ей доставалась каждая буква. С какой болью… В некоторых местах высохшие слезы.
Она ушла.
Просто ушла.
Не объяснив. Может, так проще? Так легче? Только кому?…
— Где она? — сминаю белый лист с буквами и сую в карман, подрываясь на ноги.
— Уже улетела. — спокойно говорит друг.
— Рейс… Какой рейс? — осматриваясь по сторонам, требую у Димы.
Возможно, самолет ещё там стоит. Я смогу. Я выдерну её из самолета. Заберу оттуда. Мы сможем решить. Сейчас. Тут. Вместе. Ведь сразу после встречи сестры хотел к ней ехать. Опоздал. Раньше надо было.
Дурак. Господи, какой же дурак.
— Кир, услышь меня. Она улетела. — усаживает рядом с собой Дима. — Вам надо остыть. Этот год был для вас сложным. Столько всего произошло. Вы сейчас как оголённый провод. Прикоснись, разряд получите и всё. Точка, Кир. Точка, — вставляет мораль друг. — Она выжата, как лимон. Понимаешь? Ей нужно все расставить на места. Дай и ей, и себе время. А потом вы сможете поговорить. Но сейчас вам нужно остыть. Принять решение, готовы ли вы дальше идти. Пережить этот этап, не вспоминая и не попрекая друг друга. Переварить мысли о том, что она была с этим Черногорцевым, так, чтобы не вспоминал никогда. Понимаешь? — вставляет Дима. — Я тоже хорош. — тяжело вздыхает. — Не надо было ей ничего рассказывать. Может, и не было бы ничего.
— Что ты имеешь в виду? — спохватываюсь. — Ты тут вообще причем?!
— Притом, Кир. Притом… — односложно отвечает, ещё больше загоняя меня в тупик. — Когда Аня узнала, что ты в тюрьме, прибежала в отделение, написала заявление, все подробности. Встречу с тобой просила, но не дали. Я её в тот вечер к себе забрал, она мне все и выложила. А у меня снова дело всплыло. Ей не спалось. Я ей рассказал про чертов брелок и показал его ей на свою голову… Она его узнала. Это она этому уроду дарила. И в голове сложила пазл. А тут ещё и он звонил… Она и согласилась на встречу. Там то он и вынудил её подписать договор с этой свадьбой, — усмехается друг. — Конечно, мы всё слышали. Всё записывали. Весь разговор. Так и поймали его, — вздыхает Дима и возвращается на место рядом со мной. — Она пошла на это ради тебя, потому что он ей сказал, что она виновата в её похищении. Что она влюбилась в тебя. Что ты не захотел оставаться в той стране и продолжать там делать карьеру. Он сыграл на её чувстве вины, которое и так, благодаря предкам, было в десяточку. Вот Костя и добил.
— Твою мать! — громко ору и кулаками врезаюсь в кожаное кресло. Широко расставив ноги, пальцами волосы на затылке продираю, локтями упираюсь в колени. — Почему ты мне раньше об этом не сказал? Она просила, чтобы молчал?
— Я не мог ей отказать, — бьет меня по плечу Дима. — Теперь понимаешь, что ей нужно время? И тебе тоже. Многое должно улечься…
Воспоминания того дня снова проносятся в голове. Каждая фраза. Каждое гребаное чувство, что клокочет во мне. Два года — хороший срок, чтобы научиться жить. И я научился. Смог дышать. Ездить на той машине, где мы были вместе. Посещать места. Я как чокнутый мазохист ездил на ту гребаную заброшенную площадку. Только бы воспоминания возродить хоть на миг. Мазохист, да?! Полностью с вами соглашусь. Держу в бардачке бавары письмо, а под подушкой амулет с магнитом. Её амулет.
«Пока этот амулет со мной, я всегда буду принадлежать тебе» — фраза, которая отпечаталась в сердце. Она больше, чем слова. Это клятва. Её клятва. Только в тот день, когда она, несмотря на страх и риск, пришла ко мне. Вот только он у меня. А значит, она больше не хочет мне принадлежать. И как, чёрт возьми, мне её вернуть?!
— Снова на её амулет залипаешь? — плюхается рядом со мной на кровать сестра.
— Че те надо? — устало говорю этой маленькой скорпионихе. Своё звание она полностью оправдывает. Бедный её муж. Заочно мне его уже жаль.
— Мама зовет завтракать. Идём?
— Сейчас спущусь. Иди. — отправляю сестру из своей комнаты. Последний раз всматриваюсь в крупные, шероховатые немного детали. Местами даже краска слезла. Но запах остался.
— О, наконец-то наш страдалец проявил честь с нами позавтракать, — иронизирует сестра.
— Крис, отстань от брата. Видишь, ему и так плохо. — защищает мама.
— Спасибо, ма, — улыбаюсь ей. С тех пор, как появилась Крис, дом снова ожил. А вместе с ним и мама.
— Плохо ему из-за возвращения Ани с Джаном, — вставляет сестра. И я давлюсь водой.
