купила подешевле. Заняла немного денег у соседки, которая по старой памяти, из уважения к моим родителям, всё-таки помогла мне.
Прошло уже пятнадцать лет, а соседка всё ещё поминала, каким замечательными людьми они были — мои мама и папа. Оба геологи, ездили на всякие разведки, так и познакомились. Потом мама занялась моим воспитанием, а работу оставила. Но в тот раз им захотелось поехать в горы вместе — отпраздновать десятилетие со дня свадьбы. Сошедшая лавина не оставила им шансов.
А меня оставила неприкаянной сиротой на попечении спивающейся тётушки. И я дала себе слово, что, если у меня однажды будут дети, у них непременно будет полноценная семья — с мамой и папой.
Но я не смогла выполнить своего обещания. И уже не смогу.
Год назад Даниил так нахрюкался, что вылетел на «встречку». Он и раньше садился нетрезвым за руль. Видимо, такой исход был лишь вопросом времени, а новая жена почему-то не сумела помочь Дане в преодолении пагубной зависимости. Что стало с его ребёнком, не знаю. А Ясе я так и не сумела признаться, что папы, её папы, которого она ещё кое-как помнит, больше нет в живых.
— Очень красиво, — хвалю я, гладя солнечные кудряшки Яси. — Обязательно повесим дома в рамочку.
— Здорово! — ликует доченька.
А я меж тем ловлю настороженный взгляд воспитательницы.
— На одну минутку, Ирина, — цедит она сквозь зубы.
Оставляю Ясю обуваться — она уже умеет это делать сама. Она многое умеет и во всём очень старается быть самостоятельной.
— Сегодня ваша Яся подралась с мальчиком, — заявляет воспитательницы ледяным тоном.
— Что?.. — обомлеваю я. — Вы шутите?
— Какие шутки, Ирина? Она ударила другого ребёнка по голове.
— Но Яся не могла. Она очень тихая и послушная…
— Она непредсказуемая и агрессивная, — обрывает меня женщина. — Видимо, болезнь отразилась на её психике.
— У Яси лейкоз…
— Вот именно. Заражённая кровь. Она и даёт осложнения на мозг.
— Это неправда, — пытаюсь я опровергнуть очередной миф об этой болезни. — Сейчас у Яси ремиссия…
— Я это уже всё слышала, — чеканит воспитательница. — И больше не собираюсь выслушивать вашу чепуху. Я говорю лишь то, что вижу. Ваш ребёнок мог убить другого ребёнка. И если что-то подобное повторится, пеняйте на себя.
Женщина, не прощаясь, уходит прочь.
Никто не любит слушать о том, чем и как болеет Яся. Да и мне нелегко даётся любой подобный разговор. Ведь я знаю, насколько тяжела эта борьба. Но она даёт результат. Сейчас Яся принимает поддерживающие препараты, хотя врачи постоянно талдычат мне, что нужно обязательно делать трансплантацию костного мозга. Тогда есть шанс выздороветь на сто процентов.
Но квоту можно прождать до скончания времён, а деньги на платную операцию, какие мне всё-таки удаётся отложить, будут копиться ещё дольше.
— Ясенька, — аккуратно интересуюсь я по дороге домой, — а сегодня в садике ничего такого особенного не было?
Есения мгновенно потупляет глаза. Она не умеет обманывать.
— Я поссорилась с одним мальчиком, — признаётся дочь.
— Это печально, — вздыхаю. — А почему вы поссорились?
— Он сказал, что у меня неправильный рисунок. Что раз у меня нет папы, я не могу его рисовать, и надо его зачеркнуть. А потом отобрал у меня рисунок и хотел исчеркать его.
— И что ты тогда сделала?
— Я рассердилась.
— Ну, я бы тоже рассердилась, — признаюсь с горечью. — Как же тебе удалось вернуть рисунок?
— Я ударила мальчика. Пеналом с мишками.
Пенал с мишками — любимая сумочка Яси с яркими рисунками. Пенал сшит из мягкой ткани. Вряд ли такой удар мог быть смертельным.
— А потом, — продолжает дочь, — мальчик расплакался и побежал жаловаться. Меня очень отругали.
— Понятно… — подвожу я итог рассказу.
— Мам, — Яся поднимает ко мне свои голубые глаза, которые, как и волосы, достались ей от меня, — ты тоже будешь ругаться?..
— Нет, — успокаиваю я девочку. — Но больше не дерись, пожалуйста. Постарайся договариваться словами. Хорошо?
— Хорошо, — соглашается она пристыженно.
Мы заходим домой. В наш густонаселённый приют для таких же брошенных на задворки жизни людей — коммунальная квартира на пять комнат. Наша комната одна из самых крошечных. Во всех остальных тоже живут люди, самые разные.
Сосед слева распевает вечерние серенады — он бывший оперный певец, давно не бывавший на сцене. Соседи справа о чём-то ругаются, как всегда. Других мы слышим реже. Но этот тесный коммунальный мирок — всё, что у нас есть с Ясей. По крайней мере, тут нас никто, или почти никто, не обижает.
— Это что такое?! Что это такое, я тебя спрашиваю, мать твою?!! — дверь кабинета сотрясается от громоподобного рёва. Ещё чуть-чуть, и древесина рассыплется в труху под неумолимым бешенным натиском. — Я тебе за что деньги плачу?! Чтобы ты тут когти свои стригла?!
Я вхожу в оупэнспейс перед кабинетом директора как раз в тот момент, когда менеджеры уже намереваются лезть под стол, дабы их не окатило взрывной волной. А взрыва, как всем становится понятно, не избежать.
Быстро прохожу вдоль рядов, не здороваясь ни с кем. Уже не до вежливости. Надо как-то спасти офис от тотального разрушения.
Мягко, но настойчиво стучусь в дверь и, не дожидаясь ответа, вхожу.
— Да что я такого сделала?! — пищит в слезах Леночка — новенькая секретарша.
Хотя на её месте все предыдущие секретарши так и оставались новенькими. «Состариться» ещё никому не удавалось.
— Я тебе сейчас этими ножницами пальцы по локоть откромсаю! — хлещет бедную девочку очередным звериным рыком.
Орущего верзилу зовут Дамир Казимович Тарханов. Он здесь царь и бог. А ещё тиран, узурпатор, деспот и самодур. Дамир умудряется держать в страхе и доводить до белого каления каждого, кто хотя бы на полдня задерживается в нашем офисе. Практически любой мой визит сюда не обходится без подобной сцены.
Однако в этот раз Леночку словили не на мелком проступке, а на самом страшном прегрешении, какое только могло случиться — она решила подправить маникюр на рабочем месте. Что приравнивается к оскорблению святыни или, по крайней мере, к серийному убийству.
— Дамир Казимович, вызывали? — делаю я не слишком уверенную попытку отвлечь тирана от расправы над беззащитной девочкой. — Можем ехать.
— Минутку, — железным тоном бросает Тарханов и вновь устремляет всё своё неисчерпаемое внимание к Леночке: — Если ещё хоть раз ты посмеешь…
— Да что вы себе позволяете?! — верещит секретарша, побледневшая до цвета печатной бумаги. — Вы не имеете права!..
О-о-о… А вот это она зря. Прямо-таки не стоило ещё сильнее драконить Дамира. И уж тем более — качать права. Ох, Лена,
