голодания тело на руки, он занес меня в ванную. Раздел, усадил и залез следом. Прямо в безумно дорогом костюме, в котором приехал домой.
Пожалуй, я бы поняла, если бы тогда у него появилась любовница. Более того, я была в этом уверена. Мы никогда не говорили об этом. Я не спрашивала, боясь услышать правду, а Назар кроме как «мне тоже было сложно» ничего особо не рассказывал о том времени. Но я была уверена, что у него были женщины, пока я варилась в собственном бессилии.
Но это…
Эта девочка на заднем сиденье…
Она появилась раньше. До того, как все стало неисправимо плохо. До того, как я превратилась в жалкое подобие себя прежней и перестала обращать на мужа внимание и помнить о том, что он тоже живой и тоже нуждается во мне. Мать этой девочки появилась раньше. Тогда, когда у нас все было хорошо. Тогда, когда мы с замиранием сердца ждали ребенка.
И что теперь? Я должна простить? Простить за то, что он остался рядом и не дал мне проститься со счастливой жизнью, что заново вдохнул в меня желание не только просыпаться по утрам, но и продолжать жить и радоваться? Теперь я должна простить ее? Или их? Есть же где-то и мама девочки. Какие у них отношения? Были или есть?
От изобилия вопросов и мыслей начинает раскалываться голова. Впрочем, единственное, что меня по-настоящему волнует, это:
— Почему ты назвал ее нашим именем? Почему, черт возьми, ее зовут так же…
Так же, как нашу дочь, но сказать это вслух никак не получается.
— Ее называл не я.
Коротко и безэмоционально.
Я отворачиваюсь. Смотрю на то, как мы мчимся по вечернему городу, и думаю, что еще несколько часов назад все было по-другому. Мы сидели друг напротив друга, улыбались, делились мыслями о будущем, принимали поздравления от других. И все у нас было хорошо. Никаких любовниц и детей от них.
А теперь мы мчимся по ночному городу, явно нарушая правила дорожного движения, потому что его дочь упала в обморок.
Назар занервничал. Он не хотел этого показать, но я увидела это в его хаотичных движениях, в голосе, пропитанном страхом. Он боялся, несмотря на то что не участвовал никак в ее воспитании. Возможно, следил.
И это тоже словно не про моего мужа. Назар всегда был человеком чести и справедливости. Он бы ни за что не бросил ребенка, особенно после того, как мы потеряли нашу дочь, но выходит, я и не знаю своего мужа? На что он способен, чтобы унять грызущее чувство вины? На что может пойти, лишь бы не разрушать то, что построено не за один год?
Выходим у больницы. Назар первым, я — следом.
Поначалу думаю отсидеться в салоне, но не могу. Иду, оглушительно хлопнув дверью. Знаю, как сильно Назара раздражает такое отношение к машине, но не могу отказать себе в удовольствии позлить его хотя бы так.
Впрочем, он и не замечает. Полностью погружен в ребенка. Бережно поднимает ее на руки и коленом прикрывает дверь машины. Девочка прижимается к нему, обхватывает шею руками.
Я же… я безвольно наблюдаю за этой сценой и вдруг понимаю, что это конец. Что назад дороги больше нет. Назар не стал врать и сказал правду. Ника — его дочь. И теперь она точно будет присутствовать в нашей жизни. Впрочем, разве теперь у нас будет какая-то жизнь, кроме той, в которой мы подаем на развод и ставим размашистые подписи на белом листе бумаги?
Ловлю себя на отчаянном желании подбежать и сбросить руки ребенка с шеи Назара. Запретить ей его трогать, потому что он — мой. Всегда был моим. Близким, родным, любимым. Или я только думала, что был?
— Девочка, шесть лет. Внезапная потеря сознания, — говорит Назар в отделении.
Проходит всего несколько минут, прежде чем ее забирают в кабинет и осматривают. Я остаюсь в коридоре, но вижу все через открытую дверь. Вижу, как Назар приседает рядом с дочкой, как держит ободряюще ее за руку, как улыбается ей. Он был бы прекрасным отцом. Впрочем, он и есть. Просто не моему ребенку, а чужому.
Отвернувшись, подхожу к стенду, посвященному респираторным заболеваниям. Делаю вид, что сосредоточена на нем.
— Настя.
Назар трогает за плечо, а меня будто кипятком обдает. Молниеносно развернувшись, смотрю на него со злостью и ненавистью. Он все разрушил. Раздробил. Сначала позволил мне поверить, что я ему нужна, что мы справимся, что мы можем быть вместе несмотря ни на что, а потом так жестоко предал.
— Я никогда тебя не прощу. Если ты думал, что я когда-нибудь…
— Послушай, — приближается ко мне, хватает за плечи. — Я не хотел ее. Не хотел этого ребенка, но та женщина меня не спросила. Она рассказала мне уже после родов.
— А что хотел? Потрахаться без последствий?
— Прекрати, тебе не идет.
— Вот как. А что еще не идет? Скажи, я все сделаю, лишь бы тебе назло.
— Ничего не изменилось, Насть, слышишь? Я по-прежнему ее не хочу. Не брошу здесь, конечно, но как только пойму, что все хорошо, мы с тобой уедем, слышишь? Вместе. Рука об руку. Как семья
Меня перекашивает от этого его «семья». В нее вклинился третий. И это не любовница, которую я, наверное, смогла бы пережить. Это нечто большее. Родная плоть и кровь, ребенок, которого мы так хотели, но заиметь получилось только у него.
— У тебя дочь, Назар, — проговариваю с дрожью в голосе. — Дочь от другой женщины.
— Я не хотел, чтобы так вышло.
— И как долго ты собирался скрывать?
— Всю жизнь.
Восемь лет брака. Мы были счастливы. Не всегда только в радости, но казалось, что горе нас сплотило и сделало только счастливее. Выходит, действительно лишь казалось?
— Простите, — рядом звучит незнакомый голос.
Я отворачиваюсь, утираю слезы и слышу все тот же женский голос.
— Думаю, мы должны сообщить в органы опеки. У девочки истощение и…
Я резко поворачиваюсь. Вижу перед собой медсестру в светло-голубом халате, который слегка полнит ее и без того не стройную фигуру.
— И что? — нетерпеливо настаивает Назар.
— Думаю, вы знаете.
— Не понял? Это моя дочь, но она жила с матерью, и я…
Медсестра переводит на меня осуждающий взгляд. Буквально
