несколько часов, прежде чем утром придется идти в спортзал.
Я запускаю руку в штаны и достаю свой член. Обычно я воздерживаюсь от этого, когда смотрю, как она спит, но сегодня вечером мне это чертовски нужно. Она нужна мне. Стоя у изножья ее кровати и не сводя глаз с ее спящей фигуры, я несколько раз массирую свой член.
Она такая невинная, такая чертовски уязвимая.
Ее губы слегка приоткрываются, и я представляю, как мой член проскальзывает между ними. Почти представляю, как ее маленький влажный ротик будет всасывать меня. Я двигаю рукой сильнее, быстрее, представляя, как она задыхается, ее заплаканные щеки, ее страх, когда я так глубоко погружаю свой член ей в горло, что она ничего не может сделать, кроме как безмолвно умолять меня позволить ей снова дышать.
— Блять! — Шиплю я себе под нос.
Я протягиваю другую руку и осторожно стягиваю одеяло, совсем чуть-чуть, чтобы обнажить изгибы ее грудей. Ее розовые соски затвердели, и у меня слюнки текут при мысли о том, чтобы обхватить их. Я представляю, как буду облизывать, покусывать, сосать их. Мне хочется спустить одеяло еще ниже, чтобы получше рассмотреть. Чтобы увидеть больше ее тела. Но я этого не делаю.
Видите? У меня есть некоторая сдержанность.
Вместо этого я обхожу ее кровать и беру бледно-голубой шелковый бюстгальтер, который она бросила на пол. Я оборачиваю мягкую ткань вокруг своего члена, продолжая массировать себя. Когда она издает тихий стон, я жестко кончаю. Прямо на ее лифчик. Блять. Затем я наклоняю голову и смотрю на нее.
Что, черт возьми, ей снится? Или, лучше спросить, кто, блять, ей снится? Потому что, кем бы они ни были, они — гребаные покойники.
Я застегиваю молнию на джинсах и засовываю ее лифчик в карман. Это не первая вещь, которую я у нее ворую. Нагнувшись, я натягиваю одеяло ей на грудь, затем наклоняюсь вперед и вдыхаю аромат ее волос. Чертова ваниль. Всегда эта чертова ваниль.
Мои губы пылают от желания прикоснуться к ее коже, поэтому я отстраняюсь, пока не потерял контроль. Я выпрямляю спину, разворачиваюсь и выхожу из комнаты, по пути выключая свет. Затем я направляюсь к служебному лифту, на котором всегда поднимаюсь сюда. Забавно, что это еще и единственное место, куда она никогда не заглядывает.
— Что ты здесь делаешь? — Спрашивает дядя Брэй, как только заходит в кабинет своего спортзала.
— Что ты здесь делаешь? Я живу в Мельбурне. А ты нет, — парирую я в ответ.
— Не умничай. Тебе это не идет, Доминик. Почему ты в моем кабинете? — Он скрещивает руки на груди и пристально смотрит на меня.
— Наблюдаю за дерьмом, — говорю я ему. Мои глаза прикованы к стене с мониторами, пока я не останавливаюсь на одной конкретной комнате. Той, где она сейчас занимается.
Я не должен получать столько удовольствия от того, что она записалась на занятия по самообороне, потому что боится. Точнее, потому что она боится меня. Я породил этот страх. Я вижу его в ее глазах каждый раз, когда она не может удержаться и оглядывается через плечо. Она знает, что я наблюдаю. Даже сейчас она смотрит вверх. Прямо в камеру. Прямо на меня.
— Кто она? — Спрашивает дядя Брэй.
— Понятия не имею, о ком или о чем ты говоришь. — Пожимаю я плечами.
— Да, хорошо, пусть будет так. Однако если эта девушка окажется на пятой странице в списке пропавших без вести, не думай, что я не буду задавать тебе вопросы, — говорит он, наполовину шутя, наполовину нет.
— Разве я когда-нибудь давал тебе повод думать, что я какой-то психопат? — Спрашиваю я.
— Каждый день с тех пор, как тебе исполнился год, — невозмутимо заявляет он. — Но это не твоя вина. Просто так получилось, что ты унаследовал больше этих чертовых генов Маккинли, чем положено одному человеку. — Смеется он.
Это не совсем правда. Моя одержимость болью досталась мне от Уильямсонов. Точнее, от моей матери. Она боролась с самоувечием всю свою взрослую жизнь. В основном с ней все в порядке. Мой отец так часто следит за ней, что я не думаю, что у нее есть возможность пописать без его ведома. Скорее всего, он даже и за этим наблюдает. Не то чтобы мама когда-либо жаловалась. Это просто отвратительно. Как сильно они любят друг друга. Если подумать, все старики в моей семье до тошноты счастливы со своими женами. Даже большинство моих кузенов и кузин женаты и живут своей лучшей жизнью. Двое из них — друг на друге.
И скажите мне, что это не чертовски странно.
Эш и Бри, конечно, не кровные родственники. Бри — из рода Маккинли, а Эш — старший кузен Уильямсонов. Было чертовски трудно не перерезать ему горло, когда он начал встречаться с Бри. Она — моя любимица из всех моих кузин. А еще она единственная, кто меня понимает. Настоящего меня. Она понимает, потому что тоже родилась Маккинли — что в любой день является одновременно и благословением, и проклятием. Каждый из нас должен унаследовать пятьдесят процентов семейного состояния, включая все предприятия, входящие в корпорацию.
Именно поэтому я решил получить степень в области бизнеса. Однажды мы с Бри будем вместе управлять McKinley Industries. Надеюсь, не в ближайшее время. Мне хочется еще немного насладиться жизнью, прежде чем мне придется проводить гребаные дни напролет в офисе, сидя за столом в костюме.
Не обращая внимания на дядю Брэя, я продолжаю смотреть на экран. Инструктор подходит к Люси сзади, и его взгляд устремляется прямо на ее задницу. Эти глаза я вырву из его гребаной башки, если он не перестанет пялиться.
Не прикасайся к ней. Я повторяю это в своей голове, снова и снова, даже когда его руки тянутся к ней и ложатся на ее бедра, когда она наклоняется, чтобы потянуться.
— Кто, блять, этот урод? — Спрашиваю я дядю, вскакивая на ноги и протягивая руку к монитору. Не успеваю я опомниться, как уже меряю шагами комнату. Я не могу пойти и отрубить ему руки на глазах у всего класса. Нет, мне придется повременить с этим.
— Дом, успокойся, мать твою. Сядь. — Дядя Брэй загораживает дверной проем, как будто он может помешать мне покинуть этот кабинет, если я захочу уйти.
— Я спокоен, — невозмутимо заявляю я. — Никогда, блять, не был так спокоен.
