– Ага, – отзываюсь я, дотрагиваясь до больного плеча – на рукаве толстовки расплывается яркое красное пятно. – Удачу, как же!
– О господи, прости пожалуйста! – Уилл перестает смеяться и с ужасом смотрит на мое плечо. – Прости, я бы не стал шутить, если бы заметил, что ты сильно ударилась. Надо наложить повязку. – Он наклоняется, берет меня за здоровую руку и поднимает на ноги.
– Ну сейчас мне вряд ли удастся откопать дома пластырь, – отвечаю я, вспоминая о груде коробок, которые мы так и не успели разобрать.
– Пойдем, у нас на кухне точно есть!
Он снимает куртку и накидывает ее мне на плечи, ласково придерживая меня под локоть, пока мы переходим улицу. Мне немного смешно, что он так со мной обращается: я вполне могу идти сама, однако не протестую, и на данный момент все феминистки и иже с ними кажутся мне крайне странными барышнями. До чего я докатилась! Девица попала в беду и ждет, пока прекрасный принц спасет ее!
Я снимаю и кладу на спинку дивана куртку, а потом иду следом за Уиллом на кухню. Еще не рассвело, поэтому в доме, наверное, еще все спят. Их дом гораздо просторнее нашего: коридор и холл примерно такого же размера, но гостиная на несколько метров больше. А еще есть большой застекленный эркер с видом на задний двор. У окна стоит диванчик с большими уютными подушками.
На стене рядом с кухней висят несколько семейных фотографий. В основном Уилла и его младшего брата, но на некоторых есть и родители. Я подхожу поближе, чтобы рассмотреть их, пока Уилл ищет бинт. Видимо, оба сына пошли в папу. На самой свежей фотографии, которой тоже уже несколько лет, отец обнимает сыновей за плечи, – похоже, фотограф застал их врасплох. В черных как смоль волосах мужчины пробивается седина, он широко улыбается из-под густых черных усов и очень похож на Уилла: та же белозубая улыбка, в глазах пляшут радостные искорки.
Судя по фотографиям, мама Уилла – просто красавица: высокая блондинка с длинными волосами. Мальчики, кажется, не очень на нее похожи. Хотя, возможно, Уилл унаследовал ее характер. Фотографии на стене в очередной раз доказывают мне, что, в отличие от нашего, это настоящий дом.
Я прохожу на кухню и усаживаюсь за барную стойку.
– Рану сначала надо обработать, а потом уже наклеить пластырь, – говорит Уилл, закатывая рукава и открывая кран.
На нем бледно-желтая рубашка с воротничком, в ярком освещении ткань слегка просвечивает и под ней виднеется майка. У него широкие плечи, рукава туго обтягивают бицепсы. Макушкой Уилл то и дело задевает висящий над ним шкафчик. Быстро прикинув, что кухни у нас почти идентичные, я делаю вывод, что он сантиметров на двенадцать выше меня. Пока я изучаю узор на черном галстуке, который Уилл перекинул через плечо, чтобы не намочить, он выключает воду и подходит к стойке. Смущенная своим излишним вниманием к его телу, я чувствую, как лицо заливает предательский румянец, и поспешно выхватываю из его рук мокрую салфетку.
– Все в порядке, – говорю я, спуская рукав с плеча, – я сама.
Он открывает пластырь, пока я вытираю кровь, и спрашивает:
– И что же ты делала на улице в семь утра в одной пижаме? Вы еще не все разобрали?
– Кофе искала, – качаю головой я и кидаю салфетку в корзину для мусора.
– Ясно. В общем, ты, похоже, не жаворонок. – И это не вопрос – слова его звучат, скорее, утвердительно.
Он подходит ближе, чтобы заклеить ссадину пластырем, я чувствую его дыхание на своей шее и потираю руки, чтобы он не заметил мгновенно покрывшие кожу мурашки. Прилепив пластырь, он аккуратно разглаживает его и довольно заявляет:
– Ну вот! Совсем как новенькая!
– Спасибо! Я, кстати, жаворонок. Но только после того, как попью кофе. – Я встаю, глядя куда-то через плечо, делая вид, что проверяю, хорошо ли держится пластырь, а сама в панике думаю, что же делать дальше.
«Спасибо» я уже сказала. Можно просто развернуться и уйти, но это как-то невежливо, после того как он потратил на меня столько времени. А если буду просто стоять и ждать, пока он что-нибудь произнесет, то рискую выглядеть дурой, которая не понимает, что пора уходить. И почему, когда он рядом, я начинаю задумываться, прежде чем сделать какие-то элементарные вещи? Он же просто еще один «обитатель», вот и все.
Обернувшись, я обнаруживаю, что Уилл стоит у стойки и наливает кофе. Он подходит и ставит передо мной чашку:
– Сахар, сливки?
– Нет, спасибо, – смущенно отвечаю я.
Пока я пью кофе, он облокачивается о стойку и разглядывает меня темно-зелеными глазами – совсем как у его мамы на фотографии. Значит, в чем-то он все-таки на нее похож. Уилл улыбается, отводит взгляд и смотрит на часы.
– Мне пора на работу, брат ждет в машине. Пойдем, провожу тебя домой. Чашку можешь взять с собой.
Прежде чем сделать очередной глоток, я замечаю, что на чашке большими буквами c завитушками написано: «Лучшему папе на свете». Мой папа пил кофе из точно такой же чашки!
– Спасибо, я сама дойду, – отказываюсь я, направляясь к выходу, – я вроде как освоила прямохождение.
Уилл выходит вместе со мной на крыльцо, захлопывает за собой дверь и уговаривает меня взять его куртку. Я накидываю ее на плечи, еще раз благодарю его и иду через дорогу. Уже у самой двери я вдруг слышу за спиной его голос:
– Лейкен! Да пребудет с тобой великая сила!
Я оборачиваюсь и вижу, что он все еще стоит на дороге.
– Да пребудет с тобой великая сила! – повторяет он и со смехом запрыгивает в машину.
А я продолжаю молча стоять, уставившись на свои тапочки с Дартом Вейдером… Классика жанра!
* * *
Кофе сделал свое дело: я нашла термостат, и к обеду дом наконец стал прогреваться. Мама с Келом ушли в обслуживающую компанию, чтобы оформить все на мамино имя, а я осталась разбирать последние коробки (если не считать тех, что мы еще не принесли из джипа). Я распаковываю часть вещей, а потом решаю, что пора принять душ, а то я уже дня три экономлю воду, как фанатичная сторонница партии зеленых.
Выйдя из душа и завернувшись в полотенце, я наклоняю голову вперед, расчесываю и сушу волосы. Потом направляю фен на запотевшее зеркало и высушиваю небольшой кружок, чтобы накраситься. Загар постепенно начинает сходить. Похоже, здесь нам придется загорать нечасто, так что можно привыкать к более бледной коже.
Зачесав волосы назад, я собираю их в хвост, чуть трогаю губы блеском и накладываю немного туши на ресницы. Румяна отодвигаю в сторону. Здесь они мне вряд ли понадобятся: румянец и без того не сходит со щек – то от холодного ветра, то от смущения, когда разговариваю с Уиллом…
Пока я была в душе, мама и Кел уже вернулись и снова ушли. Она оставила мне записку, что они с Келом и ее подругой Брендой поедут в город возвращать фургон. На стойке лежат три купюры по двадцать долларов, ключи от машины и список продуктов. Я кладу все в карман и иду к джипу. На этот раз мне удается добраться без приключений.
