— Ой… Ляль… помолчи, пожалуйста.
— Ты опять за свое? — возмутился Ларионов.
— Нет. — Я обхватила низ живота руками и задохнулась от боли, которую было сложно с чем-либо перепутать. — Тут такое дело. Кажется, я… рожаю.
Лицо Ларионова вытянулось, рот открылся и закрылся. Он приготовил жаркую речь, но абсолютно точно не предусмотрел, что я прерву её таким наглым образом.
— В смысле, рожаешь?! Рано же! У нас же ещё есть две недели?..
— Илья, откуда я знаю, рано или поздно. Двух недель у нас нет. У меня отошли воды.
В его взгляде на секунду погасли звезды, чтобы воссиять с новой мощью.
В больницу мы неслись, нарушая все возможные правила дорожного движения, а я тихонько скулила и подвывала. Илья сжимал руль с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Разумеется, паника была бесполезной. Я предлагала подождать скорую помощь дома, но он отказался. Решил угробить нас обоих, ага.
— Терпимо? — повторял ежесекундно, и если сначала я ещё вела успокоительные речи (всё нормально, не переживай, все рожают, и я как-нибудь справлюсь), то к концу делала вид, что не слышу вопросов.
Мне позволительно, я вообще-то в шоке от происходящего. Интересно, ещё не поздно передумать рожать? Как-нибудь попозже вернусь. Потерплю немного и…
Или не потерплю…
Ларионов припарковался у самого входа к роддому, открыл пассажирскую дверь и попытался подхватить меня под руки.
— Ляля, я рожаю, а не помираю, прекрати меня опекать. — Стукнула его по ладоням и побрела к крыльцу самолично. — А то развел трагедию.
Дальнейшее помню смутно. Вроде бы меня взяли на оформление, кто-то суетился, задавал вопросы, заполнял бумаги. Ну а затем к нам подошла улыбчивая медсестра платного отделения, чтобы проводить в палату.
— Так-так-так, что тут у нас? — Медсестра окинула Ларионова скучающим взглядом человека, который ежедневно видит шокированных мужей. — Папочку берем с собой или отправляем домой?
Спрашивала она меня, потому что я взяла палату с двуспальной кроватью и возможностью подселения отца. Илья даже анализы соответствующие сдавал. Я почти согласилась на присутствие в палате Ларионова, но потом вспомнила, что рукам слишком легко. Чего-то не хватало. Документы взяла, тапочки схватила по пути из квартиры. Чего же нет?
Блин, совсем забыла о вещах! Собрала ведь заранее, четко по списку, а с этим полубезумным завоевателем даже не вспомнила.
— Отправляем домой. Привези мне сумку, ладно? — попросила Илью. — Она в спальне стоит. Синяя.
Ларионов бездумно кивнул, но у меня сложилось ощущение, что он даже не услышал сказанного.
— Тогда мамочка идет со мной, а папочка едет за сумкой и возвращается, — голосом, каким разговаривают с недалекими людьми, подытожила медсестра.
— Никуда я не поеду, — возмутился Илья. — Арефьева, я… ты…
Он бессильно сжимал и разжимал кулаки, пока меня уводили прочь от приемного покоя.
— Какие-то мужики нынче впечатлительные пошли, — вздохнула медсестра, помогая мне усесться на кресло-каталку. — Вы, надеюсь, на совместные роды его не записывали? А то он там кукушкой точно тронется. Тут недавно случай был: мужчина весь такой брутальный, бородатый в обморок рухнул, как только головка показалась. У него жена рожает, а мы откачиваем бедолагу. Тьфу!
— Не записывала. Нам такого стресса не надо, — прыснула я.
— Арефьева! — донеслось вслед. — Я тебя люблю, слышишь?!
— Сумку не забудь, герой-любовник, — рассмеялась я и тотчас скорчилась от новой волны схваток.
…Без двадцати минут четыре сонную тишину платного отделения прорезал требовательный детский крик. Я обессиленно рухнула на лопатки. Пот струился по лбу, поясница отваливалась, и в ушах бухало ударами сердца. Разумом я до сих пор не осознавала, что произошло. Наблюдала за возней акушерской бригады и осоловело моргала. Понимание пришло лишь тогда, когда мне на живот уложили маленький теплый комок, а тот запищал что-то непонятное, но — несомненно — важное.
Говорят, что младенцы рождаются неказистыми: большеголовыми, отёчными. Не знаю, возможно, меня накрыло материнским инстинктом, но никого красивее я не видела. У неё были глаза Ильи — темные, почти черные, космические и невероятно вдумчивые. Нос-пуговкой — в мою маму. Надутые от недовольства губки — исключительно мои.
Когда нас вместе с малюткой на каталке ввезли в палату, Илья подскочил с кресла. Но не кинулся ко мне, не стал мешаться. Боязливо стоял в сторонке, пока мы укладывались в кровать.
Медсестра оставила нас втроем, но пообещала вернуться через несколько минут. Мы ещё сами не понимали, что делать с малюткой, а потому просто смотрели на неё во все глаза.
— Екатерина Ильинична появилась на свет в три часа сорок минут, — отрапортовала я, чтобы разбавить гнетущую паузу.
— Ильинична? Точно не Модестовна? — хрипло спросил Илья, склонившись над Катюшкой.
— Точно, — ухмыльнулась я.
— Может быть, Аристарховна?
— Ляля! — Стукнула его кулаком по плечу.
— Люблю тебя… — Он аккуратно прилег рядом со мной и коснулся губами моего лба.
— Я тебя тоже.
Я уткнулась лицом ему в грудь, впервые за долгое время выдохнув с облегчением.
Эпилог. Новый контракт
Ну а дальше всё завертелось как в калейдоскопе, закружило разноцветьем красок. Хрупкое создание с космическими глазами стало центром нашей вселенной. Разумеется, первые дни дались нелегко. Не посчитать, сколько было потрачено нервов. Мне хотелось выть от страха и непонимания: а что вообще делать?! Вдруг я что-то не пойму, вдруг не успею, вдруг она будет плакать, а я не смогу ей помочь…
В часы моей полной беспомощности Илья стал не просто поддержкой, но и строгим главой семьи, который умудрялся усмирять накатывающие истерики. Когда у меня кончались силы, он произносил спокойным голосом:
— Соберись, у тебя всё получится.
В такое моменты ему было достаточно дотронуться до моего плеча или встать за спиной, или взять малышку на руки, позволяя мне отвлечься. Этого хватало, чтобы я пришла в себя.
Нас выписали на четвертый день, и вскоре Катюшка оказалась дома. В комнате с обоями, на которых смеялись герои мультфильмов. В комнате с потолком, на котором мерцали флуоресцентные звезды. В своем маленьком дворце, обустроенном любящими родителями.
Пашка разглядывал её со шкафа в искреннем шоке, выпучившись и приоткрыв рот.
— Кажется, кот сломался, — с сомнением отозвался Илья, пощелкав перед мордой Пашки пальцами. — Может быть, для него это слишком большое потрясение?
— Ничего, как-нибудь справится, — отмахнулась я.
Понадобилось несколько дней, чтобы Пашка окончательно втюрился в Катюшку. Отныне он охранял её покой денно и нощно как верный страж. Лежал под кроваткой, и стоило малютке заплакать, как мчался ко мне (если вдруг я отлучалась), зазывно мяукая.
Илья же помогал не только морально, но и физически. Меня перестали подпускать к купанию Кати, к вечерним прогулкам с ней. Если дочка просыпалась ночью, Ларионов запрещал мне вставать. Он пытался успокоить её сам (правда, без груди это было сделать проблематично). В нем открылась новая роль — отец, глава семейства, — и это вызывало во мне нежный трепет.
Ну а его мама впервые позвонила спустя три недели после рождения Екатерины. Вначале она аккуратно допросила сына, как себя чувствует внучка, а затем попросила передать трубку мне.
— Илона, дайте мне возможность высказаться, — голос Анны Львовны звучал без особой уверенности, словно я могла отказаться общаться с ней. — Я раскаиваюсь в тех своих словах. Илья рассказал о том, как относится к вам и к Екатерине, отправил мне её фотографию. Чудесный ребенок. Не держите на меня зла. Каждая мать желает своему ребенку лучшего, теперь вы сами это понимаете, но иногда мы перегибаем палку. Я вижу, что мой сын счастлив с вами. Мне спокойно за него. Если в вашей жизни найдется место для меня…
— Обязательно найдется, — перебила я мать Ларионова. — Приезжайте, как будет возможность. Мы всегда рады вас видеть.
