— Ой какие у нас ямочки! Как у папы, да? — заглядывает через плечо педиатр. — Какая же ты у нас красавица!
У меня забирают дочку, а я оторвать ее от себя не могу, и вслед смотрю еще долго. Они не ребенка уносят, а мое сердце. Под дверью операционной ненадолго отключаюсь, пока не говорят, что с Никой все хорошо, кровотечение остановлено. Были внутренние разрывы, ей наложили швы. Так бывает, когда ребенок большой.
Вспоминаю невесомый сверток и только хмыкаю. Это не ребенок большой, это Ника маленькая.
Но в любом случае от меня пока нет толку, и я иду по больничному коридору, вытирая со щек мокрые дорожки.
Мне с детства говорили, что мужчины не плачут. Еще как плачут. Например, когда рождаются их дети. Просто недолго. И чтобы никто не видел. Теперь я уверен, что мой отец тоже плакал.
«Вот будут у тебя свои дети, поймешь».
Шерхан, сука, ты знал, да?..
* * *
Я расклеиваю горячие веки, мои губы тоже сухие и горячие. Хочется пить, но пить мне долго не давали, только смачивали губы ваткой, пропитанной водой. И я проваливалась куда-то, хотя знала, мне нельзя.
У меня теперь есть дочка, моя девочка, моя малышка, которой я нужна, и которая совсем крошечная. Я видела ее в руках Тимура, он смотрел на нее и улыбался.
Он сейчас тоже рядом — сидит в кресле с малышкой и смотрит на нее. У него оказывается на щеке ямочка, когда он улыбается, он совсем другой. Откуда я это знаю? Он мне когда-то снился…
Зову его и не узнаю свой голос.
— Тим…
Он поднимается и подходит ближе, значит, это не сон. Хочу сказать, как ему рада, и как благодарна, что он нашел меня и помог, но Тимур заговаривает первым, и от того, как холодно и отчужденно звучит его голос, мне становится жутко.
— Тим, — пытаюсь подняться, но он меня останавливает.
— Я рад, что тебе лучше, Ника. Здесь хорошие врачи, ты быстро поправишься. Твое пребывание в больнице оплачено, можешь находиться здесь до полного выздоровления.
Не могу понять, к чему он клонит, но старательно вслушиваюсь в слова. Мысли немного разрозненные, они разбегаются, как непослушные овечки.
— Тим, я…
— Ты не пила противозачаточные таблетки, да, Ника? — перебивает он меня, и я в замешательстве замолкаю. — Ника, я не слышу говори!
— Нет, я их выбрасывала, — вздыхаю. Самой надоело лгать и изворачиваться.
— Зачем?
— Я хотела, чтобы у меня был свой Тим Талер, — говорю тихо, но он лишь морщится.
— А ты не думала, что я не просто так не хочу детей? В меня стреляли, это уже пятое покушение на моей памяти, о котором я знаю. А которых не знаю, думаю, раз в десять больше. Ребенок — это рычаг воздействия. Теперь каждый, кто захочет взять меня за яйца, первым делом будут пытаться сделать это через нее, — он указал подбородком на маленький сверток в своих руках.
У меня по коже от страха бегут мурашки — я правда об этом не подумала.
— Но, Тим, я ведь не собиралась тебе о ней говорить…
— То есть, еще одна ложь? — он смотрит исподлобья, и мне страшно от того, что сейчас произойдет непоправимое. — Столько лжи, Ника, тебе не надоело?
— Надоело, — вздыхаю. Он прав, Господи, чем я думала?
— Ты взяла у меня деньги, — он сверлит меня взглядом, который прожигает во мне сквозные отверстия не хуже, чем лазер, — много денег.
Снова вздыхаю и киваю. Конечно, десять тысяч долларов — это немаленькие деньги, но у меня теперь есть квартира, которую отдала мне Сонька, ее можно продать.
— Я не для себя брала, Тим, — пытаюсь оправдаться, но он обрывает.
— Знаю, что не для себя. Я правильно понимаю, что у тебя не осталось ни единого доллара из того, что ты взяла в сейфе?
— Нет, не осталось. Но, Тим, я верну, обязательно, продам квартиру, у меня есть сбережения, я собрала немного, пока работала в Праге. Если хочешь, я дам тебе ключи, и ты сам…
— Проехали, — его лицо теперь совсем как каменное. Да, он не за сами деньги возмущен, а то, что я взяла без спроса, но ведь он был не на связи… Тем временем, он кладет на тумбочку пачку купюр, перетянутую банковской лентой. — Я уже почти вернул долг. Здесь достаточная сумма, чтобы ты могла уехать и начать жизнь в другом городе, возможно, сменить имя.
— Зачем? — не могу никак понять, для чего мне это делать.
— Так ведь ты уже меняла его, разве это для тебя в новинку? — мне кажется или он язвит?
Опускаю голову. Он не может простить мне, что я его обманула, не сказала, кто я, украла деньги, обманом заполучила ребенка. И разве он хоть в чем-то неправ?
— Тим, прости меня, — слезы катятся по щекам крупными горошинами, — я очень виновата перед тобой. Но я не хотела, чтобы так вышло, правда! И я так благодарна тебе, что ты помог мне в роддоме…
Тимур наклоняется вперед и переходит на громкий шепот.
— Ника, не старайся сделать меня лучше, чем я есть. Я искал тебя для того, чтобы убить. За все. За обман, за предательство, за то, что подставила. Но когда увидел тебя беременную, чуть сам не родил. Да, я не хотел ребенка, но она есть, и она моя дочь. И только в моем доме она будет в безопасности.
Я поднимаю голову и неверяще смотрю в его лицо. Нет! Этого не может быть!
— Ты не сделаешь этого, Тим, — шепчу, качая головой, а потом срываюсь на крик: — Тимур!
— Ты умная девочка, Ника, и все правильно поняла, — он встает, а я не могу оторвать взгляд от маленького свертка, — моя дочь остается в моем доме со мной. А для тебя, извини, там нет места.
— Тимур! — мне кажется, я кричу громко, с надрывом, но в итоге из груди вырывается лишь сдавленный стон.
Он уже не слышит меня, потому что уходит, закрывая за собой дверь, а я лишь беспомощно сминаю простынь заледеневшими пальцами.
Я не отдам ее тебе, Тимур Талеров, это мой ребенок и только мой. Она была тебе не нужна, как и я, и я сделаю все, чтобы ее вернуть. Если надо, буду сидеть у тебя под воротами, буду кидаться под колеса твоего автомобиля, но добьюсь того, чтобы ты вернул мне дочь.
А может, тебе это надоест, и ты убьешь меня, как и собирался. И история девочки Доминики, которая много лет назад захотела выйти замуж за Тимура Талерова, наконец, закончится…
Конец
