Притулившись на диване, тереблю край пушистого пледа и пытаюсь наметить вектор хотя бы к ближайшему будущему, но ни черта не получается.
Я боюсь перемен.
Они накрывают внезапно и переламывают уютную, тщательно выстроенную размеренную жизнь.
Прикрываю ладонью глаза и трясу головой.
Все пошло наперекосяк в тот момент, когда Тимур перехватил мой взгляд в утреннем автобусе. И я интуитивно уловила приближающуюся катастрофу, но, в итоге, ничего поделать не смогла.
— Идиотка! — бью себя кулаком в мокрый от испарины лоб. — Господи, как же права мама!
Ее пространные выводы о том, что я клинически тупа и неспособна учиться даже на собственных ошибках, уже не кажутся абсурдными и обидными. Видно, так оно и есть.
Какие тектонические плиты разъехались в моих никчемных мозгах, раз я, вечно такая донельзя осторожная и рассудочная, связалась с Тимуром? Влюбилась по уши и умудрилась по-глупому залететь, словно героиня небезызвестного молодежного телешоу…
Безучастно оглядываю притихшую темную квартиру и судорожно вдыхаю. Пожалуй, тут нет ни одного потайного угла, где бы мы с ним не уединялись.
Секс с Тимуром всегда был чем-то гораздо большим, чем банальный перепих для разрядки или самоуспокоения. Шикарное молодое тело, горящий страстью взгляд, грязные словечки и клятвы шепотом на ухо:
«Когда мы не вместе, по улицам болтается моя пустая оболочка… Ты же знаешь, без тебя меня не будет, Май…»
Этого оказывалось вполне достаточно, чтобы душа стаей испуганных воробьев выпархивала из груди.
Я вовсю ищу оправдания.
Но правда в том, что неуемная энергия Тимура не вмещается в нем, прет наружу и вихрем закручивает всех, кто подходит слишком близко. С ним рядом невозможно собрать воедино доводы рассудка и найти логику там, где она точно должна быть. Стоило хоть раз ощутить на себе его светлую силу, и разговоры о каком-то здравом смысле становились нелепостью, а проблемы — надуманной глупостью. Но с ним было так спокойно, надежно, комфортно, тепло, а временами даже жарко…
В этом заключается его суперспособность, о которой он, вероятно, не догадывается.
Я же, захлебываясь ядом и теряя сознание от ужаса, жестоко и весьма достоверно обвинила его в абьюзе.
Размытая сцена нашего прощания снова ясно рисуется памятью, и меня придавливает стыд и гадкая вина.
«…Интересно, кем себя будет считать наш ребенок?..» — однажды даже шутливый вопрос Тимура испугал меня до ступора.
Как мне быть теперь?..
Всматриваюсь в черноту спящего настенного телевизора и впервые понятия не имею, что предпринять — куда бежать, кому звонить, что, черт возьми, сделать.
Колотит и знобит, зубы отбивают дробь, горло нещадно дерет, опустевший желудок сжимается от боли.
Нужно рассказать ему. Он поможет.
Не оставит в беде, прикроет, возьмет ответственность, даже если не сумеет простить.
Но его бледное чужое лицо, как наваждение, ни на секунду не покидает мыслей. Речь уже не может идти о прощении — я сломала часть его огромной непостижимой души, лишила надежды и веры в людей, превратила в обугленную безделушку сердце.
Никогда не решусь заглянуть ему в глаза — слишком боюсь снова увидеть в них сожаление, боль и холод. Разочарование и насмешку.
Заваливаюсь на подушку и безучастно наблюдаю, как серый потолок с двумя рядами светильников мерно колышется в такт завываниям ветра, стены озаряют вспышки ледяных молний, тени разбегаются по углам.
«…Оставь его. Оставь его в покое.
Даже если сейчас он бухает, курит, ввязывается в драки, меняет девчонок и творит лютую дичь.
С депрессией и совершенными ошибками Тимур рано или поздно справится — они, черт возьми, соответствуют его возрасту!..»
Зато ребенок никак не может быть пределом мечтаний для девятнадцатилетнего парня.
Между нами все закончилось — жестоко, больно, страшно. Не важно.
Я не стану искать встреч и рушить его жизнь. Никогда не подойду близко, а если случайно увижу на улице — незаметно перейду на другую сторону.
Ливень стихает так же внезапно, как начался. В ошметках туч над крышей соседнего дома возникает просвет, и солнечный луч прожектором озаряет мое тесное жилище, разбросанные по полу шмотки и толстый слой пыли на мебели и предметах.
…Итак, я… больше не одна.
Только сейчас осознаю это и в полной мере чувствую.
Покалывание и тянущий узелок внизу живота, по понятным теперь причинам тесный лифчик, неподконтрольные, переливающиеся всеми оттенками спектра эмоции, бушующие в груди, дурнота, голод и слабость.
Продолжать существовать так, как я просуществовала последнюю неделю, нельзя. Пора выбираться из собственноручно вырытой ямы, пора показать теплому незнакомцу, поселившемуся под сердцем, красоту этого необъятного странного мира.
Выхожу на балкон, с грохотом распахиваю раму и, зажмурившись от ярких слепящих бликов, вдыхаю влажный, пропитанный дождевой водой воздух. А мир, будто услышав мои мысли, во всю мощь поливает жидким золотом мокрые кроны, стены домов, окна верхних этажей и лужи на тротуарах.
Запускаю руку под резинку спортивных штанов и прижимаю к животу раскрытую ладонь. И улавливаю в ответ тепло — уютное, загадочное, умиротворяющее.
— Привет! — шепчу, и губы расплываются в дурацкой блаженной улыбке. — Как тебя зовут?
По телу растекается волна трепета. Огромная ответственность дать ему имя лежит на мне… Проблемы последних лет, пыльным мешком висевшие за спиной, мгновенно улетучиваются. Глаза обжигают слезы.
— Хочешь увидеть город, где ты будешь жить? Хотя бы первые восемнадцать лет и зим… Я прочту тебе добрые умные книги, посоветую отличные фильмы и лучшую музыку. Запомню и сохраню в сердце каждый твой шаг, каждую улыбку и слово, но не буду давить. Оставайся всю жизнь рядом, или осваивай новые горизонты — отправляйся в столицу, в другую страну, на Луну… да хоть на Альфа-Центавру! Летай высоко, как твой… не важно. У тебя будут такие же темные, выхватывающие самую суть людей, вещей и явлений глаза…
Как угорелая ношусь по квартире, собираю и раскладываю по местам вещи, забрасываю в тумбочку деньги Эльвиры и, стоя у зеркала, долго-долго навожу марафет.
Идеальные стрелки, распущенные волосы, бледная кожа словно подсвечена изнутри.
Лифт раскрывает исписанные маркером створки, кеды отсчитывают последние ступени перед свободой, и вот я уже в ней — подол ситцевого платья липнет к коленям, а вольные пряди — к шее и лбу.
От асфальта поднимается пар, стволы деревьев, преломляясь в желто-зеленом мареве, извиваются, словно змеи.
Наступая на пятки своей растерянной долговязой тени, спешу к остановке, прыгаю в троллейбус с обиженной мордой, курсирующий по кольцевой к черту на кулички и обратно, и занимаю место у вымытого ливнем окна.
Июльские виды, похожие на кадры красочного мультфильма из далекого детства, плавно сменяют друг друга, мысли скачут, как испуганные зайцы.
В воображении оживают ужасные истории, услышанные в курилке от бывалых, прошедших огонь и воду коллег — о жутком токсикозе, растяжках на груди, отеках, изжоге, хамстве в консультации и адской боли при родах.
Но иррациональная радость уже разбудила доселе дремавшего беса — я ничего не боюсь. Наоборот — мечтаю увидеть глухую злобу Олега и поджатые губы Натали в момент, когда подсуну им заявление об отгуле и поясню, что назавтра записана к доктору, хищное любопытство в мутных глазах соофисников, сдувшееся эго Олечки Снегиревой…
А еще я живо представляю, как в среднюю дверь входит шумная автобусная агрессорша, от которой, рискнув спокойствием и нервами, однажды меня спас Тимур, направляется ко мне и заводит сирену, но я гордо и во всеуслышание заявляю, что не сойду с этого места. Потому что занимаю его по праву. Ибо… беременна!
Прыскаю в кулак, и равнодушные доселе пассажиры недоуменно на меня поглядывают.
Я понимаю — эти фантазии глупы и бесцельны, но они, как бальзам, нанесенный на рану, избавляют от рефлексии, долгие годы изводившей меня перед сном. Становится легче дышать.
