кажется чем-то естественным. Неестественное во всем этом только то, что я больше не испытываю к ней влечения, и за это тоже чувствую вину.
Повернув голову, вижу, что Ника задумчиво смотрит в окно. Я и раньше не скакал до потолка в дни ее рождения и не крутился на пузе, но всегда находил особенный подарок и делал это заранее. Я не умею изображать из себя горохового шута.
— Хочешь кофе? — спрашиваю. — Можем заскочить.
— Нет, — она морщит нос. — Твоя мама ждёт. Мы опаздываем.
— Сегодня тебе все можно, — стараюсь излучать позитив.
— Все? — растягивает губы в улыбке.
— Ага, — отзываюсь. — Можешь даже пару бокалов на счастье расколошматить.
Издав смешок, она блаженно выдыхает.
Я чувствую премерзкий осадок в душе, и пальцы сильнее сжимают руль.
Сидя здесь, рядом с ней, я хочу дать под сраку этому дню, чтобы он закончился поскорее. Мне осточертело что-то анализировать, я просто перестал это делать. Я собираюсь забросить в собственный огород гранату, и уже выдернул чеку.
Ворота родительского дома открыты. Гараж уже занят, оба парковочных места тоже, поэтому паркуюсь у ограды и отстегиваю ремень, когда слышу тихий, но очень уверенный вопрос:
— Кто она?
Голубые глаза Ники смотрят прямо мне в лоб. Пожалуй, это самый прямой взгляд, которым она когда-либо меня награждала.
Ее вопрос делает наше положение реальнее некуда, и я попадаю в ту точку пространства и времени, из которой у меня два выхода. Либо ломиться вперед, либо сдать назад.
Несмотря на почти хладнокровную решимость, этот выбор все же стопорит меня на секунды, а может и на минуты.
— Она? — уточняю ровно.
— Да, — ее глаза почти не моргаю. — Кого ты трахаешь?
По крайней мере, здесь я чист, почти как слеза младенца, и это результат моей невменяемой выдержки. Но она держится на соплях, с каждым днем раскачиваясь все сильнее. И дело не в сексе, твою мать, а в том, что я дико хочу увидеть своего проблемного лилипута. В триллион раз сильнее, чем хочу находиться здесь и сейчас рядом с Никой или с кем-то другим.
— Ника, — вздыхаю. — Я никого не трахаю.
— Кто она? — повторяет свой вопрос, только на этот раз гораздо громче. — Я ее знаю? Судя по всему, нет. Номер у нее незнакомый.
— Какой номер? — бормочу.
Я не мог так наследить. Просто не мог.
— Тебе произнести по цифрам? Восемь, девять шесть… желтая бумажка на твоем коврике! Это она, да?
Блять.
— Ника… — провожу рукой по волосам. — Давай поговорим вечером.
Я понимаю, что это супер тупое предложение, но ситуацию уже никак не сгладить.
— Значит, все-таки она…
— Есть ты и я, — говорю с нажимом. — Больше это никого не касается. Ни родителей, ни друзей, никого.
— Ты и я? — неестественно смеется. — Я знаю, что не всегда удовлетворяю твои… аппетиты, но мы можем попробовать… как-то по-другому. Можем попробовать чаще. Если ты не будешь таким нетерпеливым…
— Сейчас я чувствую себя маньяком, — говорю почти со злостью.
— Я люблю тебя, — говорит тихо.
— Я не заводная игрушка, — срываюсь. — Я не такой, каким ты меня видишь.
— Я знаю, какой ты. И я тебя люблю, — звенит ее голос.
Мне приходится стиснуть зубы. Я не могу ответить ей тем же. Я не знаю, что должен ей ответить.
Даже через макияж на ее щеках проступает краска. Выражение ее лица вдруг становится нечитаемым, после чего она отстегивает ремень и безэмоционально говорит:
— Если ты меня бросишь, я что-нибудь с собой сделаю.
Прежде чем мои мозги успевают отреагировать на это заявление, она открывает дверь и выбирается из машины.
Пялясь на пустое пассажирское кресло, тупо моргаю не меньше минуты, а потом прихожу в реальное бешенство. В мозгах воронка, которая засасывает мою адекватность.
Я чувствую себя загнанным в угол, потому что со всей ясностью понимаю — это нихера не пустая угроза.
Врезав кулаком по панели, попадаю прямо в жидкокристаллический дисплей.
На кулаке ссадины.
Пытаюсь дышать ровно, наблюдая за тем, как Ника удаляется от машины легкой походкой. Прожигая ее спину глазами, сжимаю челюсти до скрипа всех шестеренок, и если мой кулак не треснет, у меня есть все шансы разворотить свою тачку до ебаной непригодности.
Карина
— М-м-м… — мурлычет Алёна.
Обняв двумя руками кофейный стакан, блаженно вдыхает и жмурится.
Мой собственный кофе кажется мне пресным. Еда тоже не радует. Мысли скачут, отталкиваясь друг от друга, но их каждую минуту несет к тому берегу, на котором очень зеленая трава. И все такое прочее.
Ожидание — самое ужасное из всего, что случалось со мной в жизни. То ожидание, за которым чертова неизвестность. Еще в тот день, когда Васька чуть не прикончила нас с мамой, я поняла, что ожидание — особый вид пытки. Ожидание и неизвестность.
Для вечера четверга в студенческой кафешке напротив универа слишком много народу.
Анька во всех красках расписывает нам с Алёной “прелести” беременности, но я не могу не отметить того, что при всех невзгодах выглядит она очень счастливой и довольной. Кажется, если бы могла, она бы засунула руку под свитер и не доставала бы ее оттуда никогда.
— Эй, алё, — Алёна щелкает перед моим носом пальцами, привлекая к себе внимание. — Земля вызывает Марс.
Оторвав глаза от окна, за которым уже давно стемнело, морщу нос.
— Ты что, влюбилась? — прищуривается подруга.
Прячу от нее глаза, бормоча:
— Просто спать хочу.
— А-а-а-а… — тянет она. — Ну да, в нашем возрасте это нормально.
— Я тоже хочу спать, — поддерживает Анька.
— Но она ведь не беременна, — фыркает Алёна.
— Нет? — смотрит на меня сестра.
— Что? — изумляюсь, когда они обе приглядываются ко мне повнимательнее. — Нет! — возмущаюсь. — То есть, нет… — добавляю более спокойно.
Не хочу, чтобы сестра думала, будто я считаю ее “положение” какой-то чумой. Еще месяц назад я считала ее положение отчаянным, ну, а теперь это… выглядит так, будто она была рождена для того, чтобы стать матерью в девятнадцать. У меня самой слишком много проблем, чтобы даже чисто гипотетически поставить себя на ее место.
И мне совсем не до того.
