После того, как Лиз высадила ее у дома, Кенни пошла к себе, где разрыдалась так отчаянно, что ее стошнило, но каким-то чудом ей удалось убедить себя, что это токсикоз, хотя срок у нее был примерно полтора месяца. Она полезла в душ и там вдруг по-настоящему осознала, что беременна. Когда экспресс-тест на беременность показал, что она в положении, сердце чуть не выскочило у нее из груди, но потом она убедила себя, что это ошибка, и не стала ничего предпринимать. Когда месячные так и не пришли, она наконец-то поставила в известность Лиз и Джулию, и теперь, положив ладони на живот, Кенни впервые поверила, что в ней зреет новая жизнь.
И вот, в какой-то момент во время мытья головы, смывая шампунь и нанося на волосы кондиционер, она перестала глупить и почувствовала, что любит своего будущего ребенка.
Ее изумляло, что в ней что-то есть, нечто живое, которое дышит – говоря образно, конечно, – и растет с каждым мгновением. И вдруг она стала ей очень дорога – жизнь. Она никогда не ценила ее так, как сейчас.
Она хотела этого ребенка.
Кенни всегда любила детей.
Прежде она вообще не знала никаких забот. Родители ее чрезмерно опекали – если не родители, то брат. Кенни росла в полнейшем благополучии, ее оберегали, баловали, и за свою жизнь она мало чему научилась, разве что лгать, – необходимый навык, если она хотела иметь хотя бы некое подобие личной жизни. Психически Кенни была моложе, чем Лиз и Джулия, и ей это не нравилось.
В тот вечер в ванной Кенни рыдала долго и безутешно, как никогда. Плакала и плакала, пока из душа не полилась ледяная вода. Плакала, потому что хотела невозможного.
После того как мама забарабанила в дверь ванной, спрашивая, почему она там торчит так долго, Кенни вышла из душа, оделась и всю ночь не могла уснуть.
Сидела в темноте, перебирая возможные варианты. Держа ладони на животе, она обнимала зреющую в ней жизнь и пыталась найти путь, достаточно широкий, по которому они могли бы идти вдвоем.
На ее счете в банке 639 долларов и 34 цента, которые она скопила за лето, работая в «МакХрени». На эти деньги, возможно, удастся протянуть месяц, снимая жилье в одном из отвратительных домов у шоссе. Правда, родители, на правах опекунов, вряд ли позволят ей пользоваться счетом.
Она могла бы обратиться за помощью к брату, только вот он сейчас на другом конце страны, да и вряд ли согласится помочь. Его девушки наверняка тоже делали аборты, но он примет сторону родителей.
Допустим, она могла бы жить у Лиз или у Джулии. Но ведь она все равно останется в Меридиане, и народ рано или поздно узнает про ее позор. Конечно, ей незачем перебираться к Лиз или Джулии, пока родители не вышвырнут ее из дома, а они не вышвырнут, пока не узнают, что она беременна, а если узнают, растрезвонят на весь город. Замкнутый круг.
Примерно в три часа ночи слезы у нее иссякли, и Кенни решила, что хватит искать выход.
И стала думать о ребенке.
Это мой ребенок, повторяла она про себя.
Ей было все равно, кто это будет: мальчик или девочка. Спустя час она уже выбрала имена для обоих – идеальные имена. Она хотела купить детскую одежду. И детское кресло в автомобиль. Она мечтала о будущем, которое она построит самостоятельно.
Но, свернувшись клубочком под одеялом, прислушиваясь к собственному дыханию, Кенни вновь расплакалась, ведь она понимала, что все это только мечты, неосуществимые мечты.
Невозможное.
Глава 66
За тринадцать минут до того, как Лиз Эмерсон разбилась на своей машине
Лиз закопошилась за рулем, доставая телефон из заднего кармана. Машина чуть вильнула, и у нее перехватило дыхание. Некое странное чувство поднялось в груди – то ли страх, то ли предвосхищение. Но это чувство тут же исчезло, и ею вновь овладела опустошенность.
Она разблокировала телефон, открыла «Фейсбук» и принялась листать фотографии, пока не нашла ту, что искала. Снимок был сделан летом, перед тем, как они пошли в восьмой класс. Все трое стоят на фоне местной ярмарки. На Джулии солнцезащитные очки, которые она только что купила у лоточного торговца; Кенни держит в руке тарелку с жареными солеными огурцами.
С тех пор они больше ни разу не посещали ярмарки, хотя Кенни частенько напоминала им про те огурцы, недвусмысленно намекая, что она не прочь повеселиться, как тогда. Но притягательность карнавальных игр и аттракционов под открытым небом исчезла.
На фотографии Джулия все еще красивая, сияющая и абсолютно жизнерадостная. И незамутненная, не затронутая ядом, сочащимся из ее пор. А Кенни… Она, конечно, смеется, смеется, как всегда раньше смеялась – так громко и заливисто, что эхо ее смеха докатывается до Лиз сквозь все минувшие годы, тайны и ошибки. Боже, когда она слышала последний раз, чтобы Кенни так смеялась?
Это была фотография «до того», и у Лиз защемило сердце.
Она смотрела на телефон. Ей хотелось вернуться назад. Хотелось снова стать маленькой девочкой, той, которая думала, что пьянеешь только тогда, когда взлетаешь на качелях, и больно бывает только тогда, когда падаешь с велосипеда.
Я хочу вернуться назад.
Я тоже хотела, чтобы она вернулась.
В «Мерседесе» тихо.
И потом…
– Хочешь, я пойду с тобой? – спрашивает Лиз.
Кенни кусает губу. Глаза у нее закрыты, но Лиз замечает на ее ресницах слезы, она пытается их сдержать. На лице Кенни ни следа косметики. Лиз не помнит, когда последний раз она видела Кенни без макияжа.
Для Лиз это невыносимо. Она придвигается к подруге, крепко обнимает ее, пытаясь проглотить комок в горле.
– Ну что ты? – произносит она с мольбой в голосе. – Все будет хорошо. Договорились?
Кенни кивает ей в плечо, но не отвечает. Выбирается из машины.
Лиз сидит одна на парковке. Вот она снова – тишина. Ширится, стучит. Наконец Лиз встрепенулась. Яростно вставляет ключ в зажигание, с визгом задом выезжает с парковки. Она едет на автозаправку, где хватает пачку презервативов и со стуком кладет ее на прилавок, с вызовом глядя на продавца: ну-ка, попробуй, скажи хоть слово.
Она возвращается к клинике и, когда Кенни выходит, дает ей презервативы. Кенни смотрит на них.
– Мне нельзя, – говорит она. – Как минимум месяц. Я скажу Кайлу, что у меня месячные.
Целый месяц? – едва не срывается с языка у Лиз, но не срывается.
– На всякий случай.
Кенни зажимает презервативы в ладони, убирает их в сумочку, не глядя на Лиз.
И только потом, когда уже слишком поздно, Лиз задумывается о том, что она, возможно, совершила ошибку. Ну же, хочет сказать она. У тебя есть Кайл. У тебя есть мы.
