Броди судорожно сглотнул. Гордость и панический страх разрывали его на части.
— Вот и подумай, — сказала она. — Что бы ты сделал в его возрасте?
Броди не нужно было над этим думать. Он знал наверняка. Одним прыжком он добрался до двери и распахнул ее. Потом взмахнул шляпой, подгоняя Миранду:
— Поехали. Нельзя терять время.
— Притормози немного, ладно? — Броди был вынужден пришпорить лошадь и галопом догнал жену. — Рэнди, помедленней.
— Мы должны догнать детей, — перекрикивая ветер, отозвалась она.
— Даже за два часа они вряд ли смогли бы пешком добраться до ручья. Мы успеем перехватить их, а если будем так лететь, то можем упустить что-нибудь важное.
Она натянула поводья, и лошадь перешла на более спокойный шаг.
Броди сделал то же самое.
— Что ты имеешь в виду под «чем-нибудь важным»? — спросила она.
— Ну, если они, например, заблудились, свернули с тропы или, скажем, решили отдохнуть… — Или что-нибудь похуже. — Мы не увидим их в этой высокой траве, если не будем смотреть по сторонам.
— Пожалуй, в этом есть смысл, — согласилась она. Сжимавшие поводья пальцы побелели от напряжения. — Но мы уже потеряли столько времени!
— Я должен был раньше сказать тебе, что они убежали, — признал он. И пониже опустил на лоб шляпу, пряча глаза в тени широких полей.
— Неужели!
— Послушай, я просто думал…
— Я знаю, о чем ты думал! — Она негодующе вскинула голову в легкой соломенной шляпке.
Броди заморгал, но смолчал, надеясь, что это остановит ее. Ссориться сейчас с Мирандой было ему не по силам.
Но Миранда, похоже, не уловила его намека.
— Ты думал, — продолжила она, — что сумеешь обо всем позаботиться и все уладить лично — точно так же, как ты думал, что, отыскав для меня нужных врачей, сможешь меня вылечить; точно так же, как ты думал, что если займешься со мной любовью, то спасешь наш брак.
Он стиснул зубы.
— Но ты не можешь все делать один, Броди. И никто не может. — Она повысила голос.
Ветер трепал его волосы, набрасывался на гривы и хвосты лошадей. Ветер хлестал его по спине и свистел в ушах. Но и он не заглушил горькой муки в словах Миранды.
— Вчера ты сказал, что я придерживала для себя запасной вариант. Наверное, ты был прав. — Она шмыгнула носом. — Но ты, мой дорогой сильный, молчаливый муж, ты сам никогда по-настоящему не пытался построить наши отношения.
От ее упрека тупая боль, зародившись в желудке, медленно поднялась к груди, сдавила сердце, перехватила горло. Эта боль заволокла его глаза черным туманом, таким густым и вязким, что он боялся в нем утонуть. Броди никогда не испытывал необходимости «войти в контакт» со своими чувствами. Он считал, что обязан владеть ими и контролировать их. Но сейчас испепеляющий огонь в груди вырвался из-под его власти.
— Как ты можешь такое говорить, Миранда? — Проглотить застрявший в горле комок оказалось не легче, чем пробираться по заросшей конной тропе. — Я ведь всегда был рядом, готовый прийти к тебе на помощь. А ты можешь сказать то же самое о себе?
Ее зеленые глаза под покрасневшими от слез веками вспыхнули.
— И сегодня утром ты был рядом, когда решил в одиночку найти детей? И вчера, когда бросил меня, не пожелав остаться и поговорить?
— Сегодня утром я совершил большую ошибку, но вчера… — Он стиснул поводья и отвернулся, вглядываясь в раскинувшееся перед ними поле, в тропу, ведущую к ручью, — и убеждая себя, что старается отыскать хоть какие-то признаки присутствия детей.
— А вчера — что? — подтолкнула она.
Ее гнев лишь подлил масла в огонь, бушующий внутри его. Он пытался утихомирить чувства, поставить их на место — и терпел поражение.
— Так что же вчера, Броди? Хочешь сказать, что у тебя была достойная причина, чтобы повернуться и уйти от меня в тот самый момент, когда мы наконец получили шанс что-то выяснить? Причем впервые за весь наш брак?
— Да, у меня были причины. — Краска медленно заливала его шею, поднималась к щекам, к скулам.
— И что же это за причины, Броди? — выпалила она, повернув к нему тоже заалевшее лицо.
Его глаза обшаривали горизонт. Губы хранили молчание.
— Отлично, — пробормотала она. — Закройся, как всегда, в своей раковине. Не разжимай губ и не говори ничего, что заставило бы меня поверить, будто ты живой человек и в груди у тебя бьется настоящее сердце.
Он продолжал молчать, всматриваясь в даль и борясь с собственными чувствами, грозившими прорвать его оборону.
— В противном случае, — продолжала Миранда звенящим от эмоций голосом, — я могу вдруг потерять над собой контроль и сказать, как сильно я люблю тебя. Сказать, что я…
Это стало последней каплей. Напряжение достигло предела, и Броди взорвался:
— Что — ты? Никогда меня не бросишь? Лучше молчи, Миранда!
Она сумела выдержать его тяжелый взгляд, но ее подбородок дрогнул, выдавая слабость. Седло под ней заскрипело. Миранда отпустила поводья и ссутулилась, покачиваясь в мерном ритме лошадиного шага.
Впереди, за следующим подъемом, уже струился между илистых берегов Ручей Поцелуев.
— Ты хочешь, чтобы я все выложил о своей любви, о доверии и о своих чувствах из-за того, что у нас не будет детей, — высоко вскинув голову, произнес Броди. — Я бы сказал, такой разговор трудно вести одному.
Миранда хотела было ответить, но он перебил ее:
— Поверь мне, я знаю, насколько это тяжело, Рэнди. — Он обернулся в ту сторону, где уже виднелись берега ручья. — Уж сколько я говорил с людьми, которых теперь рядом со мной нет. Ничего, черт возьми, эти разговоры не изменили.
Его слова не ударили бы так больно, если бы она не знала, что это чистая правда.
— Я… мне так жаль, Броди. Я не могу выразить, как мне жаль… — у нее сорвался голос, — что я тогда так поступила с тобой.
Он лишь пожал плечами.
— Меня всю жизнь бросали — так или иначе, какая разница.
— Но вчера ты меня бросил. Значит, ты должен понимать, что иногда человек просто не видит иного выхода.
Широкие поля шляпы не скрыли от нее его напряженного лица.
— Я ушел вчера, потому что боялся, что в глубине души ты по-прежнему хочешь оставить меня.
Его признание разрывало ей сердце. Слезы закапали с ресниц и потекли по щекам.
— Поэтому я и ушел от тебя первым. А потом понял, что ты останешься — если не ради меня, то ради детей. — Он наклонил голову. — Утром я понял, что мое чертово упрямство может стоить мне всего самого дорогого, что у меня есть в…
— Ну, нет, дружок. — Она опустила руку на бедро и повернулась к нему. — Даже и не пытайся взвалить всю вину за эту неразбериху на себя. В ней есть и моя половина.
