С начала вся инициатива исходила от меня, и как не старался сдерживаться, все равно целовал ее страстно, властно, просто не мог иначе. Не смотря, на зиму, и то, что я опять выскочил в одном свитере, мне было тепло, даже жарко. А когда Маша начала с такой же страстью отвечать, мои стоп-краны сорвало. Я просто сходил с ума. Целовал, а сам не мог оторваться, гладил ее везде, где только мог дотянуться, и при этом не встречал не сопротивления со стороны Маши, не противоречащей моим действиям реакции ее тела, она была в моих руках, как жидкое стекло, чувствовал себя скульптором. В какой-то момент мне стало мало поцелуев, касаний, стало мало всего, желание было настолько сильным, что тело начало трясти мелкой дрожью. В паху болело. Еще немного и я бы взял Машу прям там, на кладбище. От осознания сумасшествия, хотелось надавать себе подзатыльников. Признание на обочине дороги, секс на кладбище, что еще Егор Сергеевич?
Усадил в машину ее, а сам не мог успокоиться. Ехать было сложно, пах болел, губы еще помнили ее прикосновения, руки так и тянулись к ней. Замкнутое пространство, такая моя, податливая, нежная, моя Маша. Как добрались до ее дома, ума не приложу, откуда выдержку взял, не знаю.
— Я не собиралась в дом, — услышал шепот с боку.
— А куда ты тут собиралась? — повернулся к ней и начал разглядывать, чтобы лучше понять.
— Я не знаю, — пожала плечами, — на кладбище хотела, потом зашла бы к соседке, а потом обратно в город, на вечерний поезд до Москвы.
— Ты шутишь? Ты сорвалась, мне нервы накрутила, чтобы утонуть в снегу на кладбище? — не верил своим ушам я.
— Мне надо было понять, — прошептала опять Маша.
— Что?
— Все.
— И как?
— Не знаю.
Маша отвернулась к окну. Я сидел и смотрел перед собой. Вот и поговорили. Поплакали на кладбище, посидели в машине, для этого надо было столько проехать и столько пережить. Злость на себя затопила меня.
— Маш, я не отступлюсь, не смогу, понимаешь, я без вас не смогу, — начал я.
— Почему? — повернулась ко мне Маша, взгляд стал цепким, изучающим.
— Потому что люблю. Я полюбил тебя еще тогда, когда пересматривал видео с камер дорожных. Только не понимал, я все ждал, что ты придешь. А ты не шла и не шла. А потом в подсобке, я сам тебя нашел. Ты такая красивая, Маш, такая настоящая, моя. Я прикипел к тебе, все думал, как подойти, а ты никак не подпускала. Мне было страшно, что не примешь, что не поймешь, не ответишь. Я ведь тоже не подарок. Не смогу тебе подарить детей, у меня много заморочек. Я был женат и моя бывшая хочет денег. Мой брат тебя бросил, мой отец вообще не пойми где мотался. Но я очень хочу тебя, хочу насовсем, чтоб ты моя, чтобы дети бегали по дому, чтобы ты улыбалась по утрам, ругалась, когда устанешь, хочу просыпаться с тобой в обнимку, целовать тебя и не только. Хочу доставить тебе не один оргазм, хочу, чтобы ты поняла, что такое быть любимой, желанной, сексуальной женщиной.
При разговоре о сексе, Маша покраснела, закрыла лицо руками и сжала непроизвольно ноги. А я был рад. То как она рассказывала мне, по дороге в детский сад, об отношениях с Игнатом, меня напугало- никакого смущения, волнения, ничего. А тут есть реакция. И это прекрасно, не все для меня потеряно.
— Неужели ты не хочешь зайти в дом? Ведь ты так долго там не была, — решил перевести тему разговора, чтобы сильно не смущать.
— Хочу, но это лучше сделать летом, — вздохнула Маша.
— Почему?
— Егор, там система отопления законсервирована, мы не растопим котел, дома холодно, да мы до котла не дойдем, мы даже калитку не откроем, посмотри, весь двор в снегу, мы до утра раскапывать будем, — смотрела на меня как на неразумного, моя женщина.
Вздохнул, и хотел уже заводить машину и направляться в обратный путь. Как в окно машины постучали. Перед Машей стояла пожилая женщина с веселыми глазами, одетая наспех, с пуховым платком на голове. Опустил окно.
— А я смотрю, выглядываю, Машка это или нет!? Все глаза сломала, — затараторила бодрым голоском женщина.
— Добрый день, баб Люсь, — разулыбалась Маша, — я.
— А чего сидите, не заходите?
— Так снегом дом заметен, — вклинился в разговор я, сделав умный вид.
— Естественно снегом, я не про Машкин дом, а про свой! А если бы не вышла я, так бы и уехала и даже не заглянула? И мужика не показала, я ведь тебя как родную люблю, сколько слез выплакала, когда ты с малышами уезжала, — женщина всплеснула руками, — но помочь, правда, не могла, слишком ответственно, старая я, а их двое, и такие бедокуры.
— Я и не рассчитывала, баб Люсь, — успокоила Маша соседку.
— Так, паркуй свой автомобиль и пошли на чай! А там и чего покрепче найдем, — подмигнула весело женщина и направилась к соседнему дому.
— Надо зайти, обидится, я ее полтора года не видела, тоже соскучилась, — промямлила Маша, склонив голову.
Припарковал машину, помог выти Маше. И отправился за ней по узкой прочищенной тропке от калитки к небольшому дому. В доме пахло едой, сдобой и травами, создавалось ощущение неимоверного уюта. Разделись и прошли к столу. Бодрая старушка суетилась, накрывая для нас на стол. Маша тут же присоединилась к ней. Помыл руки и сел, наблюдая за мельтешением.
— Ну, так, кем будешь нашей Маше, — спросила резко женщина, глядя на меня серьезно, цепко, изучающе.
— Муж, — не задумываясь и не давая Маше встрять, ответил и добавил, — будущий.
Маша смотрела на меня с неодобрением. Поджала губу и нахмурилась. Женщина, не поворачиваясь к ней, расцвела и продолжила допрос.
— А детей ее любишь?
— Очень, это все что осталось мне от брата, роднее их больше и нет никого, — решил не таиться и раскрыть все карты.
— О как, вечно у тебя, Марья, все изподвыверта, — всплеснула руками баба Люся, — а сам то детских дел мастер где? Почему брат отдувается?
— Игнат умер, три года назад, — вклинилась в разговор Маша, — Баб Люсь, ты не выпытывай новости, и без них в деревне есть о чем посудачить, я тебя очень люблю, но не надо.
Теперь старушка поджала губу и насупилась.
— Что ж ты, думаешь побегу разносить о тебе сплетни? Хорошо ж ты думаешь про меня! Я может эти полтора года вся извелась, как ты, что ты, а ты даже не позвонишь, — обиделась женщина.
— Прости меня, баб Люсь. Я неблагодарная, — женщина стала кивать головой, — но правда было не до этого. А сейчас и рассказать тебе нечего. Все вилами по воде писано.
— Ничего не вилами, приедем, заявление в ЗАГС подавать пойдем, — запротестовал я, решил, что надо ковать железо, пока горячо, — Баб Люсь, скажи ей, пусть не артачится. И вообще, — вылез из-за стола, встал на колени перед Машей, обнял за талию, прижался к животу, — Выходи за меня, строптивая женщина, обещаю любить тебя, и наших детей, быть тебе поддержкой, опорой и утешением. Я люблю тебя, сильно люблю. Баб Люсь, прошу у вас руки Маши, раз вы так близки, благословите наш союз, — затих, на Машу не смотрю, сердце того гляди вылетит.
— Пусть для начала она ответит, а то, как же я благословлю, если один из супругов против? — первой ответила баба Люся.
Поднял глаза на Машу, а она стоит застывшей статуей и даже не моргает. Обнял ее лицо ладонями, смотрю в глаза, целую губы.
— Ну чего ты боишься? Маш, ведь не маленькие мы, чем я тебе не хорош? — шепчу в лицо ей.
— Я не против, всем хорош, — шепотом, еле слышно, отвечает моя ненаглядная.
— Ну, вот и славно, — засмеялась старушка, — тогда и я благословляю, живите дружно, а ты Машка не чуди. У меня чуть сердце не остановилось. Как можно такого мужика морозить? Будь я моложе, сама бы за ним по снегу босиком бежала, а она думу думает. Вот чудачка, — заливистым смехом разразилась баба Люся.
Дальше мы сидели за столом, баба Люся рассказывала интересные истории из жизни моей Маши, и новости деревни, для самой девушки. Я и не заметил, как день перетек в вечер, бутылочка с настойкой опустела. Садиться за руль мне уже было нельзя, да и в ночь ехать тоже не хотелось.
