— Воу! — хмыкает Северов, — Какие слова, оказывается, знает твой рот.
— Он ещё и не такие знает, — киваю я. — И вот, как женщине, мне твоё решение не понятно. Я чувствую себя куклой. Очень дорогой и любимой.
— Нет, Соня, — хмурится Сергей, вставая из-за стола и подходя ко мне ближе, — я всего лишь хочу, чтобы ты научилась общаться с людьми. Не была такой доверчивой и наивной.
Я закрываю глаза и мотаю головой.
— А я каждое день рождения с четырнадцати лет загадываю одно желание: чтобы за год у моей жизни появилась меньше серых полутонов. Я не больная от того, что просто не успеваю подстраиваться под уровень человеческой подлости или хитрости. Да если уж совсем честно, то посторонние люди меня не трогают! — я перевожу дыхание, понимая, что зашла в словах за ту черту, когда отмотать назад уже нельзя. Нужно договаривать. — Гораздо сильнее меня обидели два моих близких человека. Самых близких. Которые знали, куда бить.
— Ты можешь уволиться, Соня, — сжимает зубы Сергей. — Без высокопарных слов. Я всем тебя обеспечу. Но пойми! Последнюю неделю я только и делаю, что разруливаю ситуации, которые спровоцировал твой наивняк! У меня своих проблем навалом! Ты можешь просто жить со мной, учиться, готовить, быть со мной в постели…
— И не доставлять проблем, — перебиваю я его, заканчивая мысль. — Вот только у меня другое мнение. Чего вам самим, люди, мешает жить и не создавать проблем другим? Не пытаться взять чужое, обмануть, прогнуть, стравить, потому что можешь?
— Потому что это мой мир, Соня! — всаживает кулак в стол Северов. — И он такой. Тебе придётся научиться в нем жить и смириться ещё с кучей несовершенств, в том числе и отвратительных! И ещё, — его голос, понижается, становясь вкрадчивым. — Я тебе запрещаю повышать на меня голос. В том числе, выяснять отношения на рабочем месте. Ты поняла?
— Я все поняла, — хмыкаю, поджимая губы и чувствуя в носу предательское першение. — То есть мне сейчас нужно уволиться, поехать домой, приготовить ужин и ждать тебя голой, — говорю с циничной усмешкой. — На столе? Ты же, кажется, вчера там хотел?
— Соня, — Сергей больно хватает меня за предплечья и встряхивает. — Придержи язык, детка, если не хочешь, чтобы я поступил с тобой, как со взрослой женщиной.
— А что тебе даёт это право? — я прищуриваюсь уже почти падая в обморок от своей смелости и понимая, что, возможно, через десять минут у меня не будет Северова. — Что, Серёжа? — качаю головой. — То, что ты делаешь мне ремонт, одел меня, разрешаешь у себя жить и кормишь? Или может то, что ты первый в моей жизни? Или чувства?
— Дура! — срывается Сергей.
Меня снова больно и собственнически целуют. Губы, зубы, везде его руки. Голова кружится.
В груди остро и эйфорично пульсирует, а мысли мечутся, от понимания, что у меня есть сейчас последний шанс помириться с Северовым. Позволить ему сделать с собой все, что он захочет в этом кабинете, а потом ещё дома и… я даже не сомневаюсь, что мне будет хорошо. Да я почти умираю, от обычных поцелуев! Только что потом? Я ведь не справлюсь.
Мы тяжело дышим друг другу в рот. Сергей сжимает меня в своих руках. И самое абсурдное то, что именно эти руки мне хочется целовать и, рыдая, просить о помощи. Просить как-то решить сложную задачку, которая кажется мне абсолютно патовой. И чтобы мы остались.
Но, может быть, я не мудрая женщина, а у Северова действительно нет сил…
— Нет… — уворачиваюсь я от его губ.
— После завтра, — Сергей вжимается лбом мне в макушку, — будет готова твоя квартира, Соня.
У меня внутри все обрывается. Я этого хотела? Нет, точно не этого. Но, видимо, нельзя просить чего-то у сильного. Даст.
— Серёжа… — я давлю в себе всхлип.
Сейчас самое время кричать о том, что я его люблю. И просто, видимо, иногда не понимаю, что он меня тоже.
— Ну тихо, — его пальцы зарываются в мои волосы и укладывают голову к себе на грудь. — Ты — моя девочка. Это ничего не поменяет. Если хочешь, ищи другую работу.
— Ты придёшь сегодня домой? — я решаюсь поднять на него глаза.
— Я постараюсь, — кивает он.
Глава 46. Кто-нибудь видел мою девочку?
Сергей
Я не подозревал, что молчание женщины — это больно.
Что это так пробирает до печёнок и заставляет ощущать себя вывернутым наизнанку.
Особенно, когда ты слышишь его звоном в тишине квартиры и чувствуешь на вкус даже в утреннем кофе.
И я сейчас говорю не о том молчании, когда чей-то рот не произносит ни звука, я говорю о другом. Когда в словах есть только буквы в определённом порядке с паузами на дыхание, а смысла нет.
Нет обиды, глупостей, восхищения бесконечного и абсолютного, к которому ты так привык.
Раньше мне бы было все равно, а теперь я загибаюсь от этой тишины.
Уверенность, в том, что Соня должна прийти сама и принять мои правила, тает с каждым часом. Это заставляет чувствовать себя отвратительно и сильно сомневаться в своей правоте.
Просто хотя бы потому, что какой в ней толк, если твоя женщина несчастна?
Если она больше не вьётся хвостиком, не пристает с вопросами и ничем не беспокоит!
Мое тело голодает. Нервы взвинчены рабочими проблемами до предела. Мы теряем большие деньги, бесконечно откупаясь от проверок. Голова не справляется с потоком информации и ее обработкой.
Мне хочется, чтобы Соня меня почувствовала. Хочется обнять ее и выспаться, но она не позволяет к себе прикасаться.
Ну что я, млять, должен теперь поклясться ей, что у меня есть только работа? И только поэтому я прихожу домой глубоко за полночь?
Да и черт с ним, я готов поклясться, но она не спрашивает! А оправдываться — это уже перебор.
Радует только одно — про ключи от своей квартиры Соня не заговаривает. Это даёт мне иллюзию того, что мы все-таки столкнёмся где-то в коридоре и взорвемся.
До одури хочу свою маленькую девочку назад!
И даже готов признать ее правоту в том, что на самом деле из нас двоих «лечиться» нужно мне.
Лёха, когда я попытался объяснить ему свои терзания, вынес мне диагноз, что я — начинающий «каблук» у малолетней девицы.
Да и черт с ним. Пусть так.
Правда в том, что когда Соня светится, счастлив я сам. Просто должен страховать безопасность, давать стабильность… и все получится.
В моем кармане второй день лежит обручальное кольцо.
Крыша съехала от мысли, что я могу потерять Соню, и я купил.
Но как? Как, мать вашу, все вернуть, если у меня, кажется, получилось обнаружить в восторженной, Чудной девочке серьёзный такой стержень.
— Приятного аппетита, — передо мной появляется тарелка с запечеными картошкой и мясом.
Красиво. Она старалась.
— А ты? — ловлю Соню за руку.
Сегодня я впервые за неделю вижу ее еще не в постели.
— Я уже поужинала, — она жмёт плечами и косится на часы. — Одиннадцать… Завтра в институт.
— Поговори со мной, — хмурюсь и давлю интонацией, хотя прекрасно понимаю, что нужно говорить иначе.
— Да, — кивает, присаживаясь на стул, — я бы хотела.
— Я уволил Татьяну… — говорю, ожидая реакции.
— Хм… — тянет Соня почти с сожалением. — Почему?
— Объяснил, что люблю тебя и, что ей, действительно, ни к чему оставаться на должности продавца. Ее компетенции гораздо выше. Она уволилась сама.
— Это хорошо, — кивает Соня. — Наверное, спасибо.
— Ты можешь вернуться на работу, если хочешь, — предлагаю ей вкрадчиво.
— Нет уж, спасибо, — она хмыкает. — По мнению моего бывшего начальника, я однозначно и с треском завалила испытательный срок.
— Тогда просто, потерпи немного, — прошу ее, игнорируя едкость. — Я надеюсь, что на следующей неделе вся канитель с проверками закончится, и мы с тобой куда-нибудь улетим отдохнуть. Ты же никогда не была за границей, — задаю вопрос, а сам мысленно бьюсь головой об стол. Дожился. Снова пытаюсь купить ту, что не покупается. — Хочешь на море? Прогуляешь недельку института?
