полностью, сменяясь той доверительной лёгкостью, которая бывает только рядом с близким человеком, а вместе с ней приходит уверенность в нём, в себе... в нас.
– Ну, нет так нет, присаживайся на кушетку – зелёнка и йод с едва различимым стуком возвращаются в коробку и в его руке появляется бутылочка побольше. – Обработаю перекисью. Будешь для гармонии ходить без нижнего белья.
Тишину комнаты оглашает негромкий скрип кровати и еле слышное шипение наносимой мне на колени жидкости. Ватный диск едва касается повреждённой кожи. Совсем не больно. Забота перекрывает всё.
– Доктор, а вы уверены, что на рану нужно дуть? – развожу сильнее ноги, чтобы вставший на корточки Мир мог между ними нормально уместиться. – Обычно достаточно обработать. На крайний случай – приложить подорожник.
– Так делают только халтурщики, а случай очень... очень серьёзный, – прожигает он меня потемневшими глазами, развязывая одной рукой полотенце. – Необходим детальный осмотр.
В следующий миг раздаётся шуршание ткани. Мир чуть приподнимается, стягивая с себя шорты. Сам он тоже, видимо, предпочитает перекись, потому что боксеров под ними нет. Дыхание учащается, когда остаюсь сидеть перед ним совершенно нагая. Отчаянно хочется прикрыться, но я сжимаю в кулаках одеяло, упиваясь восхищением, загорающимся в прищуре карих глаз.
– Вижу, ты примерная девочка, – смуглые пальцы расходятся веером по полушариям груди, намеренно задевая напряжённые от возбуждения соски. Слегка надавливают: мягко, но настойчиво. Я прикрываю глаза и медленно втягиваю носом воздух, послушно ложась спиной поперёк кровати. – Готова к обследованию...
– Целиком и полностью, – соглашаюсь срывающимся шёпотом и выгибаюсь, упираясь ступнями в пол, чтобы раскрыть себя полностью его жадному взгляду.
И не вру ведь. Готова. Все ощущения концентрируются в тянущей тяжести меж раздвинутых ног. Там, где кожи невесомо касается его улыбка. Язык медленно скользит вдоль линии промежности: влажно, горячо, дерзко, заставляя беспокойно ёрзать и всхлипывать от нетерпения. Ударяет в голову вязким дурманом, вытесняя посторонние мысли. Зажигает кровь неистовой жаждой. Я дышу всё быстрее и чаще, будто бегу... задыхаюсь... вот-вот догоню... Прикосновение губ к плоти напористее, обхват пальцев на груди – жёстче, трение языка неистовее, усиливающее в теле предчувствие чего-то интуитивно желанного.
Царапаю плечи Мирона, безрезультатно пытаясь притянуть его к себе. Не хочу опять сгорать на финише без него. Не хочу. И чтоб останавливался тоже не хочу. Правда, Арбатов сильнее, и только он диктует правила. Снова оставляет мне лишь жар гладящих рук и влажный плен рта, соединяющий все нервные окончания в пульсирующую точку, которую вот-вот разорвёт искрами по всем мышцам.
Мир переносит ладони мне под ягодицы, максимально крепко фиксируя извивающееся под собой тело. Языком медленно скользит внутрь: неглубоко, по самому краю, но эти ритмичные проникающие движения определённо то, в чём я больше всего нуждаюсь. От каждого толчка – разряд тока. От каждого выдоха – прилив жара. Тело раздирает волной наслаждения: острого, жадного, сокрушительного. И в этот момент разгорячённую плоть овевает потоком прохлады – Мир отстраняется, чтобы тут же, продолжая стоять коленями на полу, вжать меня плавным рывком бёдер в край матраса. Секундный натиск сменяется вспышкой боли – не такой ужасной, как я представляла, скорее даже смазанной спазмами пронёсшегося по каждой клеточке удовольствия, но всё же достаточно острой.
Я крепко зажмуриваюсь и сильнее упираюсь пятками в пол, ёрзая в попытке избавиться от этого ощущения. А когда снова открываю глаза, встречаюсь с его тревожно-напряжённым взглядом – чёрным, как ночь без луны.
– Поздняк метаться, Маш. Расслабься.
Ласковое прикосновение к щеке помогает рассредоточить внимание от раскалённого жала внутри себя к ошеломляющему ощущению цельности. Это новое чувство до того правильное, желанное, интимное, что несколько секунд я всё ещё боюсь выдохнуть. Кажется, даже время останавливается, замирает на пике свершения. Выровняв, наконец, дыхание, требовательно надавливаю на его поясницу. Хочу, чтобы и ему стало так же хорошо.
– Не быть тебе врачом, Арбатов... Жалеешь...
– Люблю, – хриплым стоном возражает Мир. Лёгкая тень самодовольной улыбки скользит по наглым губам, когда я тихо вскрикиваю, пропуская его глубже. Вот теперь действительно больно. Теперь он вошёл полностью.
Сжимаю челюсти, намертво запирая рвущийся из самой души вопль... и маты... и проклятья... и чёрт знает, что ещё. Тело полыхает, с неохотой растягиваясь под немалый размер, но даже этим мукам не под силу убить мой восторг. Вот теперь мы едины. Вот теперь – хорошо! И плевать на боль. Он же доктор – пусть лечит. Пусть уже делает что-нибудь, пока я сама не начала насаживаться, вышибая клин клином.
Мир, как мысли читает – хрипло рычит, крепче стискивая пальцами мои бёдра. Больше не сдерживается, но бережёт: движется медленно и плавно, наблюдая за мной из-под трепещущих век. Плотно сжатые губы почти белеют, выдавая зверскую борьбу с самим собой. В эпицентре сокрушительного хаоса – забота, почти отодвинувшая боль. Моя радость, мой оживший кошмар, моё проклятье... вся искренность и нежность ему, весь трепет и покорность – перед ним. Ловлю в бездонных глазах своё отражение, искажённое счастьем и тенью затихающей муки, и этот миг я никому не отдам: укрою молчанием, запру на засовы, скрою... никогда, ни за что, никому.
Влажный звук слияния двух тел заполняет полумрак томлением, заставляя заламывать руки за голову и приподнимать бёдра: помогать, подстраиваться, тянуться навстречу. Остатки воздуха срываются стонами с губ, вышибаемые быстрыми глубокими толчками. Я горю, а Мир сжигает. Я задыхаюсь, а он ускоряется. Страсть бьёт по венам жидким огнём, опаляет изнутри, рвёт звенящие нервы, сердце и душу. Мир сбивается с ритма, жёстко вдавливая меня в край матраса. Ещё быстрее, ещё глубже – до хрипов, до всхлипов, до искр из-под зажмуренных глаз.
Неверными пальцами тянусь к взмокшему торсу, хочу весь его напор и вес – в себе, на себе. Там, внутри меня он будто увеличивается в объёме, растягивает стенки так плотно, что кажется, если сосредоточиться, можно почувствовать каждую вену. Но сконцентрироваться на чём-то сейчас нереально, с секунды на секунды меня разорвёт на ошмётки. Кусаю губы до боли, помогает мало, тело словно немеет, куда-то проваливается. И Мир в этот момент тоже валится сверху. Желанная тяжесть... уже не толчок – удар внутри меня: опаляющий, уничтожительный. Мой стон разрывает спальню не тише его рыка. Ещё один удар – наотмашь по каждой дрожащей мышце, и вес на мне тяжелеет. Мир расслабляется. Остаётся только сбитое дыхание и дробь его сердца над моей правой ключицей.
Не открывая глаз, он сжимает меня в объятьях, ищет
