В реальность меня возвращает звонок телефона.
– Да?
– Милька? Это баба Шура! Соседка ваша.
– Да я поняла, баб Шур. У меня же ваш номер записан. Случилось что?
– А то! Паразитка мать твоя с хахалем чуть весь дом не спалила! Слышишь, сирены? Это пожарки. Хорошо хоть все живы!
Да. Хорошо… То, что мать сорвалась, я уже знаю. Собственно, это и стало последней каплей, после которой я решилась избавиться от ребенка. А ведь, признаюсь, промелькнула у меня мысль родить. Мама поначалу отлично держалась, и я почти поверила, что мы бы как-то выкрутились… Господи, я даже поехала к ней посоветоваться или поплакаться, черт знает. Идея насквозь гнилая, понятно, но, наверное, это рефлекс – бежать к родителям в любой непонятной ситуации. Приезжаю, значит, а там дым коромыслом. И все – как я с детства запомнила, только в более красивых интерьерах. Ремонт-то я довела до ума.
– Так что, Милька, ты приедешь?
– Нет, баб Шур. Пусть они сами с этим всем разбираются. Все-таки взрослые люди.
– Да они разберутся! – негодует соседка.
– Извините, но я ничем не могу помочь.
Попыталась. Не вышло. Хватит. Я всегда очень четко понимаю, когда стоит остановиться.
Отбиваю вызов. Контролируя каждое свое движение, откладываю телефон. Поднимаю взгляд к зеркалу, а дальше… Я не знаю, какой бес в меня вселяется. Я не помню… В себя прихожу посреди заваленной битым стеклом прихожей. Зеркала больше нет. Зато есть укачивающие меня руки…
– Все хорошо, малыш. Все хорошо. Ты только не шевелись, пожалуйста.
Моргаю. Темнота перед глазами рассеивается. Смотрю на Воинова.
– Ты что здесь делаешь? – интересуюсь я, отступая на шаг. В горле дерет, как если бы я очень долго орала. Но с чего бы мне вдруг орать? Может, вирус подхватила в больнице? Там этого добра – навалом. Как знала – не хотела идти.
– Эй! Замри. Ну, блин, я же просил тебя – не двигайся. Смотри, ногу порезала.
Роберт подхватывает меня на руки и куда-то несет. Под подошвами дорогих туфель хрустит зеркальное крошево. Плохая примета.
– Где у тебя аптечка?
– В ванной под раковиной.
Смерив меня напоследок настороженным взглядом, Воинов уходит. Смешно растопырив пальцы, разглядываю пострадавшую ногу. С пятки на пол капает кровь. Порез небольшой, но глубокий.
– Тебя вообще нельзя оставлять одну! – ругается Роберт. Я флегматично пожимаю плечами.
– Женщины гораздо лучше мужчин адаптированы к кровопотерям.
Воинов молчит, сосредоточенно орудуя вокруг ранки смоченным хлоргексидином тампоном.
– Из меня хреновая жилетка, но если ты хочешь это проговорить, или если тебе надо поплакать, я…
– Не придумывай. Я в порядке.
– Именно поэтому ты разнесла полквартиры?
Воинов вскидывает ресницы. И вновь прикрывает глаза, уткнувшись лбом мне в коленку. Жилетка из него и впрямь хреновая. Но я и не думала в нее плакаться.
Мы долго сидим вот так в ту ночь. Так долго, что начитает казаться, будто ему это гораздо нужнее, чем мне. И от этого только больнее. Расходимся под утро и следующие несколько дней общаемся в мессенджере. Я гоню от себя все плохое, закопавшись по уши в дипломный проект. А когда мозги начинают дымиться, выхожу на улицу с камерой и снимаю, как мне кажется, все подряд.
– У тебя в творчестве детский период? – однажды интересуется Воинов. Я отрываюсь от приготовления ужина и чуть приподнимаю брови:
– А?
– На каждой твоей фотографии либо ребенок, либо мать с коляской.
Вытираю грязные руки полотенцем. Подхожу к стоящему перед ним ноутбуку:
– И правда. Увлеклась. Но не переживай, скоро я опять переключусь на тебя. – Пытаюсь свести все к шутке.
– Прекрати!
– Что именно?
– Делать вид, будто ничего не случилось!
– Я не делаю вид. Я просто пытаюсь двигаться дальше.
– Не выходит. Разве ты не видишь? У нас ни черта не выходит!
– Роберт, чего ты от меня хочешь?
– Я не знаю! Накричи на меня. Устрой скандал. Дай мне пощечину. Что угодно сделай, но потом вернись, а? Вернись. Я не могу больше так.
– Но это же ты уходишь… – растерянно шепчу я.
– Я две недели живу с тобой, а ты даже не замечаешь этого.
– А?
– Говорю, я к тебе съехал еще две недели назад.
– Ты ушел от жены?
– Разве не это я сказал?
– Ко мне? В смысле… У тебя ко мне серьёзно?
– Я дурак, да? Думал, это очевидно.
Отчаянно воняет горелым. Я растерянно оборачиваюсь. Выключаю газ.
– Прости меня.
– За что?
– Если бы я сказал это раньше…
– Замолчи! – слишком больно. – Не надо вот это «если». Терпеть этого не могу.
– Ладно. – Воинов встает, сгребает меня в объятья и что есть силы вжимает в себя. Он похудел за последний месяц и здорово осунулся. Боже… И он ушел от жены! Из-за меня. – Тогда хотя бы скажи, что ты меня не ненавидишь. Потому что я… Не могу с этим жить.
– Ну конечно, я тебя не ненавижу! – вжимаюсь лбом в его плечо, закусываю губы: – А ты? Не ненавидишь меня за то, что я сделала?
– Дурочка. Я жить без тебя не могу.
– С ума по мне сходишь, – шепчу, слизывая непонятно откуда взявшиеся слезы.
– Я люблю. Я очень-очень тебя люблю.
ГЛАВА 27
ГЛАВА 27
Я думал, это поможет. Как-то нас спасет. Ее спасет – в первую очередь. Я ведь видел, что с ней происходило, как бы Эмилия это не отрицала. Но у меня ни черта не вышло. Не зря же она стала пропадать. На два, три, четыре дня… На неделю. Нет, конечно, я всегда знал, где девчонка находится. Эмилия звонила или писала, сообщая, куда подалась, чтобы не волновать меня. Иногда даже отсылала свои работы – уезжала-то она не просто так, а в поисках вдохновения и, наверное, себя. И в какие только дали ее не заводили эти странные поиски. Однажды, я это уже потом узнал, Эмилия в чем была запрыгнула в поезд дальнего следования и проехала через всю страну, то сходя на каких-то полустанках, то возобновляя прерванный путь…
А я терпеливо ждал. Когда она переболеет и вернется. Потому что иного выхода для себя не видел. Не мог я уже без этой девочки. И с ней, такой мечущейся, не мог. Вина не давала жизни. Я спрашивал себя, как же так вышло, что Эмилия искренне не понимала, как много для меня значит? Уж не потому ли, что я сам до последнего отрицал свои чувства? Опасаясь то ли повторить путь других стареющих идиотов, то ли показаться кому-то смешным рядом с такой юной девочкой… Отрицал, да. И не спешил что-то менять, ведь зачем? Когда меня все и так устраивало.
Поразительно. Но во многих вещах Эмилия оказалась гораздо более мудрой. Она никогда ничего не требовала. И никогда на меня не давила. Даже в ситуации с Томой она просто рассказала о своих подозрениях, которые, со временем, во многом нашли подтверждение. То есть Эмилия никогда ничего от меня не скрывала, даже когда понимала, что я вряд ли займу ее сторону. Она подкидывала мне пищу для размышлений и самоустранялась, мол, ты, Воинов, взрослый умный дядька, думай сам, как быть, я все сказала. Как оказалось, это весьма мудрая позиция. Ведь что-то решая, я, естественно, брал на себя и всю полноту ответственности. А медля с принятием этих самых решений – лишал себя права критиковать чужой выбор.
Тома действительно была беременна. Но, как показали сроки УЗИ, не от меня. Испугавшись в последний момент того, что я об этом узнаю, Тамара планировала сделать аборт. Однако встретила Эмилию и, сообразив, какими рисками для нее может обернуться беременность девочки, все быстренько переиграла. В общем-то, не дура, в панике она наделала дел. Таких, что мы все до сих пор расхлебываем последствия.
Когда я обо всем узнал, то даже не стал выяснять отношения. Просто сказал, что мы разводимся, и ушел. К счастью, Томе хватило ума не пытаться делить со мной имущество. Бывшей жене я оставил хорошие отступные, дом и многомиллионное содержание. И еще ведь мне нужно было как-то объясниться с дочерью. Впрочем, как я и думал, наш развод не стал для Миланы потрясением. Все, что ее волновало – личное благополучие. Милка всегда была приспособленкой, так что попытки Тамары настроить ту против меня не увенчались успехом. Дочь заняла позицию нейтралитета. Мне для этого нужно было просто пообещать, что обеспечу ей безбедное будущее. Звучит не очень, знаю. Я вполне осознаю, что Милку упустил.
