– Пан Зигмунд, – говорит метродотель, понижая голос, – прошу, сильно не задерживайтесь, иначе у меня будут неприятности с дирекцией.
– Нет-нет, не волнуйтесь, мы с женой перекусим по-быстрому, и нас как ветром сдует, только вы нас и видели.
Меня всегда забавляли эти его шутки-прибаутки в разговорах с незнакомыми людьми. Я даже представить себе не могла, чтобы кто-то чужой посмел говорить со мной в таком тоне. Да еще обращаться по имени. Возможно, поэтому никто и не отваживался вступать со мной в разговор. Случайные люди заговаривали всегда с ним, обменивались шуточками, улыбались – ему. Однажды я ненароком узнала, что мой муж играет на тотализаторе на бегах. На улице к нам подошел какой-то подозрительный тип и спросил у Зигмунда, собирается ли он в субботу на ипподром в Служевце.
– Ох, пан Юрек, только не при жене, – отделался шуточкой Зигмунд, но было видно, что он немного смущен.
А потом все пытался объяснить, что он в качестве отдыха ездит иногда полюбоваться на лошадей. И делает ставки – небольшие.
– Тебе незачем оправдываться. Ведь это твои деньги.
– Наши с тобой деньги, – ответил он уязвленно.
Это употребление множественного числа было для него таким важным: мы, нам, с нами. В то время, как я упорно говорила и думала: я, он…
Я использовала все возможные доводы, чтобы уклониться от танцев. Но он, к моему изумлению, сумел разбить даже мою коронную отговорку – отсутствие вечернего платья. Просто взял, залез в шкаф и наколдовал – иначе не скажешь – для меня платье. Развевающееся, на тонких бретельках, с большим вырезом на спине.
– Откуда оно взялось? – удивилась я.
– Добрая фея принесла, – шепнул он, с комичной миной оглядываясь по сторонам. – Я умолил ее подарить тебе наряд на этот вечер…
Кажется, я неплохо выглядела в этом наряде. Белое платье выигрышно оттеняло мой загар. Волосы я подобрала высоко и заколола на затылке. Мы танцевали с ним, кажется, впервые за все время нашей совместной жизни. Не буду скрывать, в этот вечер мы прилично выпили, что позволяло нам не обращать внимания на нескромные взгляды окружающих. Иностранцы, а это были по преимуществу немцы, разумеется, нас не узнавали, чего не скажешь о других. На нас таращились с соседних столиков, особенно женщины, увешанные дешевой бижутерией, с ярким и вызывающим макияжем. Это были спутницы жизни наших польских бизнесменов или, как их еще называли, «парней в белых носках». От них разило хоть и дорогими, но употребленными не в меру заграничными духами. Все это раздражало меня только до определенного момента. Алкоголь помог мне расслабиться, я чувствовала приятное головокружение. Я прижалась в танце к Зигмунду и, как когда-то, слушала биение его сердца: тик-так, тик-так… Мысленно я повторяла: «Так! Почему бы и нет?» И вдруг забрезжила надежда – все как-нибудь устроится. Я даже готова была уже прекратить свои мысленные споры с Маргаритой. Уже не так панически боялась ее… Оркестр заиграл танго. Мы с Зигмундом закружились в танце, когда я вдруг услыхала какой-то внутренний голос: «А ведь танго – танец для двоих, а не для троих…»
Но вторая партнерша уже приближалась, я заметила, как она протискивается в нашу сторону через разноцветную толпу. Ее невозможно было не заметить – на ней было длинное черное платье Мадлены Бежар. И как она только сумела нас тут отыскать? – хотелось мне спросить, но женщина в мгновение ока исчезла. Я отстранилась от Зигмунда и бросилась, расталкивая людей, на ее поиски. Кому-то наступила на ногу, кого-то задела локтем. Невысокой пухленькой блондинке помяла старательно уложенную «бабетту». Увидев ее растерянное лицо, хотела остановиться и извиниться, но не могла. Какая-то неведомая сила неумолимо влекла меня вперед. Мне надо, надо ее догнать. Танцующие пары расступались при виде меня, а я металась по залу в поисках знакомой фигуры в черном платье. В конце концов Зигмунд настиг меня и больно схватил за локоть.
– Ты что вытворяешь? – резко спросил он, но, когда я подняла на него глаза, выражение его лица изменилось. – Что-то случилось? – испугался он.
– Забери меня отсюда…
Он вел меня по лестнице, заботливо придерживая за плечи, будто имел дело с тяжелобольным человеком. Я так и чувствовала себя – моя театральная болезнь давала о себе знать с неослабевающей силой.
Той ночью я увидела Эльжбету во второй раз, теперь уже во сне. Она была от меня на расстоянии вытянутой руки, все в том же длинном черном платье. С лицом монашки.
– Почему я не пришла на премьеру?
Она смеется, но в глазах стоит какая-то нездешняя тоска.
– Потому что выбрала Иисуса Христа. Ему пожертвовала свою роль. Великую роль. Ты ведь не можешь не признать, что это была моя пьеса и моя роль.
– Да, конечно, – отвечаю я. – И поэтому я никогда не сумею тебя понять.
А она опять смеется:
– Все уже позади…
Проснувшись, я не переставала думать об этом сне. То, что она сказала, вполне правдоподобно. Отречение от того, что для любого другого актера было бы невозможно. Сыграть великую роль. У нее этот шанс был, но она им не воспользовалась. Сумела отказаться, я бы не смогла. В этом заключалась вся моя драма.
Но когда потом я лежала с закрытыми глазами, укрывшись за валом из песка, мне вдруг пришло в голову, что у нее могла быть совершенно иная мотивация. На генеральной репетиции Зигмунд заиграл в полную силу. Все убедились, что образ Мольера, создаваемый им, правдив. А именно это и требуется в театре: так представить вымышленный персонаж, чтобы он стал частью показываемой правды. И Зигмунду это удалось блестяще. Тогда ее план, направленный на то, чтобы уничтожить и унизить его своим триумфом на сцене, мог не воплотиться в жизнь. Она не могла допустить, чтобы он благодаря ей наконец выбился из середнячков. Не в том была ее цель. Поэтому она и не явилась на премьеру. Не дала сыграть ему важную в жизни роль. В другом составе никто из нас не блеснул талантом. Мы были как туловище, лишенное головы, которое движется, жестикулирует, но остается немым и слепым.
Я ждала, что мой сон повторится. Он прервался на полуслове, а мне было интересно, что она мне хотела сказать, что означают ее слова: «Все уже позади…» По сути, они не значили ничего, если только потом не должны были последовать какие-то важные признания…
Из-под полуприкрытых век я взглянула на Зигмунда – он лежал навзничь, подставив лицо солнцу. Зигмунд тоже имел полное право обвинить Эльжбету в своем упущенном шансе… Тогда, на генеральной репетиции, после произнесенных им слов умирающего Мольера: «Позовите Мадлену! Она посоветует мне… Помогите…», я подумала, что, может быть, поэтому и отыскала ее, что хотела того же самого. Хотела, чтоб она посоветовала мне, как вновь обрести мужчину, которого я потеряла и которого она так хорошо знала… Быть может, я сумела бы отыскать его на сцене, если бы она это нам позволила, если бы так внезапно тогда не исчезла… Как же все было символично! Когда Лагранж, вернее, актер, его игравший, восклицал: «Уважаемые господа! Прошу вас… покинуть театр! В театре произошло несчастье…» В театре действительно произошло несчастье, когда в гримерную вошел режиссер и сообщил, что она не пришла на премьерный спектакль… Все так тесно переплелось – театральная пьеса и разыгравшаяся в театре трагедия. В общем, пьеса в пьесе… «Мнимый больной» в «Кабале святош». Студентка Зигмунда в волнении кричит: «Вас возводят в доктора! Вы готовы присягнуть?..» А Мольер показывает два пальца, поднятых вверх, как для присяги.
