по-настоящему любимой девушки не было. Мы многое дали друг другу — он теперь крепко стоит на земле. Ну а я умею летать.
Люди уходят, умирают, уезжают, выпадают из поля зрения, оставляя лишь смутную память, смазанную картинку прошлого, ворох воспоминаний — и больше ничего. Больше ничего от тебя не осталось, Ви. Ты была права. Теория о времени и расстоянии работает, если специально выбрать ее и следовать ей.
Я давно тебя не боюсь и мечтаю обо всем рассказать, но ты не даешь мне такой возможности. Ведь в самом начале сентября ты разом удалила из соцсетей все свои аккаунты.
Глава 43
Сегодня, впервые за многие месяцы, из-за туч пробилось солнце и, преломляясь в кристаллах морозного воздуха, назойливо шарит по стенам бестелесными ладонями. Пошире раскрываю форточку — мне не страшно. Пока его не было, изменилось все. Изменилась я — мои плечи расправлены.
* * *
При всем нежелании быть похожей на беспечную маму, я все же переняла у нее лучший способ бороться со стрессом: едва перевалило за полдень, а я, вооружившись ведром и тряпкой, навожу чистоту в квартире. Через два дня грянет Новый год, от клиентов голова идет кругом. Завтра мне предстоят шесть выездов на дом, но запланированная на сегодня работа закончена: я уже сделала прически двум девушкам, спешащим на корпоративы. Че тоже занят и почти не появляется дома, он загружен предстоящей сессией и эфирами, ведет праздничные мероприятия и все те же корпоративы — от приглашений нет отбоя, и он берется за все. Например, развлекает сейчас детишек на утреннике в частном детском саду…
Под рвущий динамики ноутбука тяжеляк, на который Че меня подсадил, я, громко и фальшиво подпевая вокалисту, сметаю из углов несуществующую пыль и вдыхаю запах счастливых моментов детства — мокрой ткани, стирального порошка и зимы. Сдуваю прилипшие к лицу пряди, рукавом просторной футболки Че утираю вспотевший лоб и проступившие на глазах слезы умиления — в этом году у меня будет настоящий, волшебный и сказочный Новый год. На сорокалетнем столе, в трехлитровой банке, стоит огромный букет розовых роз, рядом — поднос с россыпью конфет и оранжевые гладкие мандарины.
Вчера, колдуя над очередным клиентом, я вполглаза смотрела выпуск молодежной программы по телевизору: Че беседовал с очередным дозвонившимся зрителем об аномальной погоде. Снег сменил дождь только на прошлой неделе — несколько дней он тихо падал с серого неба, и город увяз в сугробах. Люди проваливались в них по колено и маршруты прокладывали по памяти.
— Ничто не испортит нам праздника! Я уверен, тучи разойдутся и явится солнце, — резюмировал Че, хитро улыбаясь в камеру. — Я люблю Солнце! Пусть оно будет всегда!
После этих слов с моего лица не сходит улыбка, вместо крови по венам бежит тепло. Че позвонил в дверь, и когда я ее распахнула, вытащил из-за спины и вручил мне цветы, засыпанные снегом. В прихожей он долго обнимал меня замерзшими руками, а мне хотелось съесть этого парня, упиваясь невыносимым счастьем.
Протираю подоконники, поверх слепящих глаза узоров смотрю на скованный холодом мир по ту сторону стекла — там трескучий мороз. И солнце. Солнце, оставившее нас много месяцев назад.
Трясу головой, прогоняя внезапную тревогу, осматриваюсь — эта комната больше не напоминает об ужасном одиночестве маленькой девочки, о нищете и убогости, о людях, спрятавших души за уродливыми оболочками. На стене пестрит граффити неведомых миров, играет музыка, на стуле лежат вещи, пахнущие обалденным парфюмом их обладателя — все это ассоциируется с уютом и радостью, с книжным хэппи-эндом в духе «они жили долго и счастливо».
Провожу руками по футболке и, пока рифмы не вылетели из головы, склоняюсь над ноутом и быстро набираю текст:
Ты достоин самого лучшего. Я тебя люблю. В моем холодном доме Все знает о тебе, В моей нестройной песне Сбиваются слова. По-зимнему в апреле Ледышки на окне, Дыханье греет пальцы, Больная голова… И мир прекрасно тесен Не для меня одной, И музыка не может Сравниться с тишиной. И зябнущий прохожий Вдруг счастьем стал сейчас, Так на тебя похожий Тоской зеленых глаз. * * *
Предновогодние дни, как в настоящих сказках, наполнены сюрпризами — вчера сюда наведалась и мама. Отряхивая холодные капли с мокрого воротника молодежной куртки, она удивленно взглянула на новые обои и светильники в прихожей:
— Во даешь, Тань! Красота. Войти-то можно?
Я с не меньшим удивлением рассматривала ее и будто впервые видела — в ней что-то изменилось. Озарение настигло меня сразу: интерес, смущение и стыд, разбуженные в ней разговором с Че, кажется, не дают ей покоя. Потому она и пришла… Не знаю, надолго ли, но вчера маме было не все равно, и никто из нас двоих не знал, что с этим делать.
Она неуверенно прошла на кухню, поставила на стул новую сумку и осторожно выложила на стол два новогодних подарка в шуршащих блестящих пакетах. И несколько мандаринов.
— Вот… Один на работе выдали, а остальное купила — Темку своего угости. Хороший мальчишка — умный, правильный. Как Сашка наш. И с такими людьми знаком… Сашка, глядишь, может, тоже бы… — последние слова вышли у нее хриплыми, мама отвела глаза и тут же, покатываясь со смеху, понесла околесицу про новую жизнь и внуков, которым не нужна будет пьющая бабка.
Я отвечала ей односложно, не поднимая взгляда.
На белом изрезанном пластике оранжевой кожурой сияли самые новогодние фрукты, разноцветными фантиками пестрели конфеты. А мое лицо горело от подступивших к горлу слез. Напротив, резко проводя пальцами по щекам, сидела мама — слабая и бестолковая, но умеющая
