– Что это ты на меня орешь? Я думала, ты будешь за меня рад...
– Я буду за тебя ужасно рад, когда узнаю, где ты.
– Да я у Грушина!
– У Грушина тебя нету. Это я у Грушина. И Лена здесь, вместе со мной, между прочим. И сам Грушин тоже здесь – это так, к слову, чтобы ты не вздумала сочинить какую-нибудь историю...
– Ты меня разыгрываешь.
– Ну, конечно. Мне больше делать нечего, как тебя разыгрывать. Я приехал в Москву, а тебя нету.
– Куда ты приехал? – начиная волноваться, уточнила Люба.
– Да к Грушину же! Улица Весенняя, дом шестнадцать, квартира семнадцать. Я приехал, а тебя нет. А потом еще Лена приехала, она вообще дико беспокоится. Сейчас я тебе ее дам.
– Не надо ее давать, – помертвевшим голосом ответила Люба. – Никуда не уходите, я скоро к вам приду. Слышишь, Федор? Ждите меня там.
Отключив телефон, она метнулась в кабинет хозяина квартиры и пронеслась по нему ураганом. Во внутреннем кармане пиджака, висевшего на стуле, обнаружился самый главный документ, который, собственно, и был ей нужен – паспорт. В паспорте рядом с фотографией Грушина было написано: «Астраханцев Дмитрий Валерьянович».
Люба потрясла головой и издала длинный протяжный стон. «Боже мой! Я в квартире совершенно незнакомого мужчины! Я приехала и вселилась, да еще говорила, что хочу выйти за него замуж! Что он обо мне думал?!» С ловкостью карточного шулера она пролистала странички паспорта и нашла адрес, а также штамп, свидетельствовавший о том, что Астраханцев Дмитрий Валерьянович женат. «О, нет! Я вселилась в квартиру незнакомого ЖЕНАТОГО мужчины!» Ужас ее был беспредельным, как космос.
Утроив скорость перемещения в пространстве, Люба влетела в комнату, похватала свои немногочисленные пожитки и, жестоко сминая их, засунула в дорожную сумку. Метнулась к двери, вставила ноги в туфли, схватила с вешалки пиджак и зацепилась взглядом за блокнот и карандаш, лежавшие на тумбочке. Переложила сумку в левую руку и быстро написала: «Я уехала! Навсегда». И с этим «навсегда» отшвырнула карандаш в сторону.
Выскочив из двери на лестничную площадку, она навострила уши, как ошалелый заяц, оторвавшийся от погони, потом нажала на кнопку вызова лифта. Лифт стоял на этаже и сразу же раздвинул двери. Люба нырнула в кабинку, и пока та, распевая свои заунывные песенки, спускалась вниз, подняла глаза вверх и взмолилась: «Господи, позволь мне уйти!»
Ее молитвы были услышаны и, приседая от ужаса и напряжения, Люба выскочила из подъезда и побежала через двор на улицу.
– Где дом номер шестнадцать? – крикнула она еще издали, приближаясь к старушке, сидевшей на автобусной остановке.
– Да вон он, – быстро ответила та, указав направление сухоньким пальцем. – А что у тебя, пожар?
– Хуже, – отрывисто бросила Люба. – У меня личные неприятности!
– Знамо дело, – покивал старушка ей вслед. – Смотри, как бы сердце не выпрыгнуло по дороге.
Люба только рукой махнула. Через несколько минут она добежала до дома номер шестнадцать, шепотом ругая себя, на чем свет стоит. Влетела в подъезд и вызвала лифт. На лестничной площадке ее уже ждали взволнованные друзья.
– Вот она! – воскликнула Лена, топнув ногой. – Легкомысленная особа! Как я за тебя переволновалась, дурочка!
Подруги бросились друг другу на шею и расцеловались. Потом дошло дело и до Федора.
– Откуда ты, прелестное создание? – спросил он, выпятив губу. – Ты жила на детской площадке или ночевала на чердаке?
– Люди, вы не представляете себе, что произошло.
– У тебя глаза, как у наскипидаренной кошки, – заметил Федор. – Чего только я не передумал... К телефону не подходишь... Приезжаю, а тебя нет.
– Так ты приехал потому, что я к телефону не подходила? – изумилась Люба.
– Нет, он приехал предложение делать, – сообщила Лена, скорчив мученическую рожу.
– Кому это?
– Тебе, – снисходительно ответила все та же Лена. – Из благородства.
Она взяла Любу за руку и затащила в квартиру. Федор, бурно дыша, последовал за ними. Дверь прикрыли медленно, так, чтобы замок лишь тихо щелкнул.
– Грушин спит, – переходя на шепот, пояснила подруга и ткнула Федора кулаком в бок. – Давай, объясняйся.
– А чего объясняться-то? – вспетушился тот, мгновенно покрывшись испариной. – Люба, мы знаем друг друга с детства...
– Начало ужасное, – сказала Люба. – Федька, ты с ума сошел? Ты же меня не любишь!
– Как сестру – очень даже люблю, – запальчиво возразил тот. – И мне не нравится, что ты отправилась хрен знает куда только для того, чтобы не остаться в девках.
– Федор, ты страшно великодушен, – сказала Люба, едва не прослезившись от избытка чувств, – но это уж слишком!
– Если тебе приспичило замуж, я, как твой друг, должен подставить плечо.
– Знаешь, я ужасно польщена и все такое, но – нет, дело не выгорит.
– Почему? – хором спросили друзья.
– Нет, а ты-то! – Люба посмотрела на подругу укоризненно, и та, оправдываясь, горячо заговорила, приложив руки к груди:
– А что, Федька дело говорит. По крайней мере, ты его хорошо знаешь...
– Минуточку, – прервала ее Люба, сузив глаза. – Что тут у вас случилось? Объясните, пожалуйста.
– Понимаешь, пока ты где-то шлялась, Грушин, кажется, влюбился в другую женщину. Ужасно неприятная история, и я не все еще знаю...
– Дело в том, что герой твоего романа скушал что-то не то и отравился, – вмешался Федор с важным видом. – Нет, он жив, но ему жутко плохо. В бреду он все время зовет ту женщину, которая от него сбежала... Люду. Кстати, мы ее видели. Кажется, они поссорились, и она сделала ему ручкой. А Грушину после этого сразу стало плохо.
– Антон сейчас с ним, – поделилась Лена. – Он же врач, я тебе говорила?
– Сто раз.
– Сейчас я тебя с ним познакомлю.
– Сначала она расскажет, где провела ночь, – тоном строгого родителя заявил Федор и накинулся на Любу: – Зачем ты мне соврала, когда я позвонил? Говоришь: «Я у Грушина, он такой замечательный...»
– Боже мой, это страшная история. – У Любы запылали щеки. – Здесь нельзя разжиться чашечкой кофе? Дело в том, что я убежала от этого типа еще до завтрака.
– От этого типа? – возопил Федор, вытаращив глаза. – Я так и знал. Так и знал, что тут замешан мужчина. Стоит провинциалке приехать в Москву, как она тотчас попадает в лапы какого-нибудь проходимца.
– Не думаю, что он проходимец, – с сомнением заметила Люба. – И это не я в его лапы попала, а он в мои!
Друзья повлекли бедняжку на кухню, где на табуретке восседал Ганимед Ванильный Дым, принимавший участие во всех любовных похождениях хозяина и чувствовавший себя из-за этого пупом земли. А может, он с самого рождения чувствовал себя пупом земли, потому что был писаным красавцем, и люди не давали ему об этом забыть.
